— Наверное, — согласился Андрей и рассмеялся. Старик услыхал смех и, обернувшись, показал приятелям батог. Срывая злобу, Митька ни с того ни с сего стеганул с плеча своим витым кнутом по крутому крупу ни в чем не повинной лошади. Испугавшись, мерин с места рванул аллюром, выбросив из-под копыт прямо в лицо Митьки ошметки талого снега. Митька едва устоял в санях.
— Ну, Андрей, заходи вечерком, покалякаем, — уже издали крикнул он.
У конюшен, рассевшись на старой, без колес, бестарке, курили, жмурясь от солнца, конюх Демьян, пожилой, степенный мужчина саженного роста, с русой седеющей бородой, шорник Андрей Святой в засаленном полушубке и колхозный пастух Федька Манин, Митькин ровесник, длинноногий, веснушчатый парень. Мужики о чем-то мирно беседовали.
Митька видел, как напротив конюшен у коровника его мать Татьяна Яковлевна в больших кирзовых сапогах и старом ватнике загоняла коров. Коровы неохотно шли в темную пасть раскрытой двери, и Татьяна Яковлевна, размахивая хворостинкой, понукала их.
Митька свернул было к коровнику, но конюх Демьян окликнул его.
— Ты, Горюн, распрягай мерина. На конюшне навозу и саней не набрать, а от коровника только сейчас Мишка Святой последний воз забрал.
Митька перечить не стал. Подошел пастух.
— Ты там не мимо тракторов проезжал? — полюбопытствовал он.
— Мимо.
— Ну как, все машины пригнали?
— До единой, хоть сейчас в поле!
— Это хорошо, — одобрил Федька и, выпуская из ноздрей тугие струи дыма, спросил: — А которые там наши, не показывали?
— Говорил Андрей. Два ДТ-54 и один «Беларусь», как раз Андрейкин.
— Не истрепанные?
— Машины что надо, почти новые. А тебе нравится это?
— Да как сказать, — замялся Федька. — Оно, конечно, с одной стороны, гоже. Один хозяин в поле. (Сам пью, сам гуляю!) А с другой — черт его знает…
— Это с которой же?
— Да с ремонтом опять. Мастерские ведь придется заводить, и не какие-нибудь, а настоящие, как в МТС. Кузницей тут не обойтись.
— Это само собой. Со временем все будет. А пока МТС поможет с ремонтом. Их теперь и переделывают в ремонтные станции.
— Все это так. Только сам знаешь, когда ихние трактора были, и то они ремонтировали с натугой да кое-как, лишь бы счет был. А теперь что им за нужда натужиться?
— Нужда будет. Тогда они сами ремонтировали, сами и принимали, а теперь мы принимать будем. Так что и переделать можем заставить. Денежки за ремонт так не уплотим. Да все это уладится, были бы запчасти. А мастерские построим. Теперь ведь и доход-то в колхозе не в пример поднялся.
— Хорошо бы уладилось. Ты опять в плугари пойдешь?
— Думаю, коли возьмут.
— Взять-то как не возьмут. К Андрею?
— К нему хочу. Сработались мы с ним. А ты чего тут?
— Да пришел стадо проведать и заодно кнут деготьком хватнуть. Ссохся за зиму, окаянный. Тоже к весне готовиться надо, — улыбнулся он. — Я ведь в поле раньше всех выхожу. А теперь молоко не только с доярок, но и с пастуха требуют.
— Это уж так, — согласился Митька. — У коровы молоко на языке.
Федька — пастух потомственный, каких поискать. И дед у него всю жизнь в пастухах ходил, и отец, а теперь и сам он уже пятый год пас колхозное стадо. Работал Федька на совесть, и всяк в селе уважал его. К кому бы ни зашел пастух, по каким бы то ни было делам, всякий, еще по старинному обычаю, когда кормили пастухов «по череду», старался чем-нибудь угостить Федьку, хотя сам он жил со своей матерью не хуже каждого.
Митька распряг мерина, отвел его в станок, задал корма и, повесив на деревянный костыль сбрую, пошел домой, довольный тем, что успеет сегодня побывать в лесу.
Дом у Митьки старый, но еще крепкий, жить можно. А главное — место завидное. На краю села. Только одна Ташлинская дорога отделяла Митькин дом от зубчатой стены Зраповского леса. Тут же, перед самыми окнами, и река Куга, разделяющая село надвое, и мост через реку. Многие в селе завидовали вольготному Митькиному месту, предлагали мену. Меняли дома не в пример Митькиному да еще сулили придачу, только Митька на все это махал рукой. Где и жить рыбаку и охотнику, как не у реки да у леса. Смущал Татьяну Яковлевну насчет мены и дед Ухватов. Но Митька знал, что старику не столько дом нужен, сколько магарыч по этому поводу, и тоже отказал. Да больше недели и не удержался бы у старика дом. Он обязательно променял бы его и напился в стельку. За водку Ухватов не пощадит ничего. За три последних года старик ухитрился шесть раз обменить свою корову, и все на «ведерницу», всегда с порядочным магарычом, до сшибу, и доменялся до того, что встречал эту весну с телушкой да и то нестельной.
В избе Митька задерживаться не стал. Наскоро закусив, он свалил с поветей беремя два сена корове и овцам и, подвязав лыжи, пошел в лес на Кугу за корзиночными прутьями для своих вершей.
Мысль неотвязно крутилась вокруг колхозной техники. Свои машины радовали Митьку. Это сулило колхозу новые доходы.
Мокрокустьинский колхоз «Луч» считался в районе одним из отстающих. Пожалуй, самый крупный в районе колхоз, когда-то передовой, после войны сильно захудал. На трудодни давали самую малость, и люди всеми правдами и неправдами потянулись из села кто куда — в районное село Тереньгу и дальше, в город. Уходила почти вся молодежь. Проводят парня в армию, проводят по-настоящему, всем селом, как испокон веков привыкли провожать на Руси, — со слезами, бабьими причитаниями, с песнями и пляской под все гармонии села. Проводят призывника на два года, а парень уезжает из родного села навсегда. Отслужит положенное да там где-нибудь и останется. Хирело село из года в год. Работать было некому: одни старики да старухи, и если бы не МТС, так, наверное, вся земля заросла бы одним бурьяном.
И только крутые меры по подъему сельского хозяйства, предпринятые правительством в последние годы, вернули село к жизни.
«А ныне и натуроплата за работы МТС отпадает, — раздумывал Митька, — значит, еще больше придет на трудодни. Только бы уродился хлеб. Получу осенью, обязательно справлю себе двустволку. Хватит со старой берданкой ворон пугать».
Давно лелеял Митька мечту о новом ружье, да все не до того было, не хватало «на фабулы», как отзывалась о его заветной мечте мать.
Митька продрался через густой ольшаник на берегу Куги и, выбравшись на лед, поехал на луговую сторону, где росли самые гибкие кусты краснотала.
Вернулся он уже в сумерки. Развязывая у крыльца лыжи, слышал, как в хлеву били в подойник тугие струи.
— Мам, пришла? — спросил он в темноту двора.
— Угу, — тихо, чтоб не испугать корову, ответила мать. Митька втащил всю вязанку лозняка в избу, старательно разложил прутья на горячую печь.
Вошла мать с полотенцем через плечо и подойником в руках.
— Опять ты, Митрий, целую лужу на печи сделаешь. И на полу твоим прутьям ничего не сделалось бы.
— Вечером плести буду верши, — сказал в оправдание Митька, — а на полу они только к утру оттают.
Пришел Андрей. Выложил на стол все ту же измятую пачку папирос:
— Закуривай, Митрий!
Беседовали обо всем: о колхозной технике, о предстоящей посевной, о рыбалке.
Митька был искусный рыбак. Он даже зимой ухитрялся доставать из прорубей рыбу, а в летние времена, с весны до осени, кормил свежей рыбой всю тракторную бригаду.
— У меня нынче опять вентерей двадцать соберется, — похвалился он другу, — так что живем!
— Это хорошо! — одобрил Андрей. — Тебя Михаил Ефимович в Тереньге всю зиму вспоминал. Как только приходим в столовую, садимся, он за тебя. Где, говорит, сейчас наш Митька со своей ухой?
— Уха будет и нынче, — польщенный вниманием бригадира, улыбнулся Митька.
От Андрея Митька узнал, что сейчас в связи с реорганизацией МТС многие трактористы переходят в колхозы.
— Из нашей бригады только Ванька Крюков да Наби воздержались. Остальные все подали заявления о приеме в колхоз. И Михаил Ефимович, и Семен Золотов, и Жомков Михаила, и я. Наби тоже думает переходить, только не к нам, а в свой колхоз. Последний сезон, наверное, у нас работает.
