Маркиз же легко рассмеялся и, покинув зал, помчался к жене. Не видел ее целый… час! И это был ужасно длинный и бесконечно скучный час.

Он влетел в их комнату, торопливо закрыл за собой дверь и, обернувшись, воскликнул:

— О, прекрасная, приди же в мои объятия, ибо сердце мое истекает кровью вдали от тебя!

Катрин сжала в руке бумагу. Не глядя на мужа, она слабо кивнула и сказала:

— Вы были в зале с управляющим. Мне кажется, это не так далеко, чтобы ваше сердце слишком страдало.

— Любовь моя, это же почти на другом конце света! — рассмеялся Серж и подошел к жене сам с тем, чтобы, в конце концов, обнять. Маркиза пожала плечами, позволив ему это сделать, но, по-прежнему, не глядя на него, проговорила:

— Вы выдумщик, мессир.

Серж, тщетно пытавшийся поймать ее взгляд, видел лишь упрямую рыжую головку, на которой начинали отрастать волосы. Не выдержал, немного взъерошил их, а потом пальцем приподнял ее подбородок и склонился к губам с поцелуем.

Но Катрин упрямо мотнула головой и снова принялась пристально разглядывать торчавший из ладони свиток.

— Ночь с той девицей была поистине доброй, признайте, коль вы послали ее ко мне просить себе места, — медленно заговорила она. — Я шла в вашу комнату. К вам. Я видела… — она, наконец, вскинула на него совершенно больные глаза. Маркиза была уверена, что все пережито, но стоило ей сегодня прочесть это имя, и му́ка, испытанная тогда, вернулась. — Зачем вы сами не решили ее судьбу? Вы забрали бы ее сюда. И продолжали бы с ней откровенничать. А я не смогла, простите… Я все понимаю, мессир. Я забыла… простила. Я не стану впредь, — выронив письмо кастеляна из рук, она спрятала лицо в ладонях и, не сдержавшись, выпалила: — Это вы нашли ей мужа?

— Какого мужа? — опешил Серж, глядя на свою совершенно несчастную жену и не понимая, отчего она несчастна. Понял только одно: причина ее несчастья — снова он. А ведь он бы жизнь отдал за то, чтобы она никогда не имела никакого горя, никаких забот. А вместо этого…

— Милая, — выдохнул он, отпуская ее из своих рук и наклоняясь, чтобы поднять письмо, — ну что я снова натворил?

— Что вы пообещали кузнецу, чтобы он назвался отцом? — не слыша Сержа, всхлипнула маркиза.

— Чьим отцом? Катрин!

— Вашего ребенка! Который будет у этой… этой… А… девицы!

Некоторое время он смотрел на нее, ничего не соображая. Просто смотрел и молчал. Потом коротко кивнул и решительно расправил свиток, который поднял с пола.

«…рецепт жуайезского козьего сыра… прогнили верхние балки… в цене мы сошлись сходной… Аделина, служанка, которую вы прислали по зиме, замуж собралась за кузнеца. И просит Вашего позволения с мая оставить службу в Жуайезе»

На письмо он тоже смотрел некоторое время… начиная, наконец, понимать, что произошло. Медленно перевел взгляд на короткие кудряшки Катрин. И расхохотался, чувствуя, что тревога его отпускает.

— Так это моего сына пристроили к кузнецу?! — прогремел он и сжал жену в объятиях, пытаясь расцеловать ее заплаканное лицо.

Глаза Катрин распахнулись от ужаса, который она испытала, услышав его смех. Ему смешно!

Отворачиваясь от его настойчивых губ, она зло утерла предательские слезы о котт Сержа и, поведя плечами, сердито сказала:

— Вы делаете мне больно, мессир!

— Такая уж у меня судьба, мадам, — выдохнул он, не отпуская ее, не желая видеть ее хоть на малейшем расстоянии от себя — только лицом к лицу. — Мы всегда делаем больно тем, кого мы любим. Подчас — невольно. Чаще всего это не в нашей власти. Так когда, по-вашему, Аделина должна родить?

Слезы высохли сами. Катрин ошеломленно посмотрела на мужа.

— Вы и сами можете догадаться! И наймите ей повитуху! Чтобы не пропустить радостный день!

— Откуда мне знать, грешила ли она с кузнецом до свадьбы? И повитуху пусть ей нанимает ее жених!

— Она грешила с вами… или вы с ней… да какая разница! — Катрин начала вырываться из его рук. — Отпустите меня! Я обещаю вам, больше никогда не заговорю об этом. Было — и было…

Он не отпускал ее, только прижимал к себе еще крепче, не зная, сердиться ему, смеяться или начинать страдать. Последнее выходило у него наиболее живописно.

— А у нас с вами, любовь моя, тоже было и было? Так вы к этому относитесь? Я не мог простить вам поцелуя короля, вы же простили мне ночь со шлюхой. Простили? Как вообще можно такое простить, Катрин?

Многовековые честь и гордость графов дю Вириль отразились яростью в глазах маркизы Катрин. Изловчившись, она выскользнула из его объятий и отступила от него на шаг.

— «Тоже»? «Тоже»?! Вы смеете полагать, что то, что было меж нами, я могу считать равным тому, что было у вас в той грязной гостинице среди клопов? — ядовито бросила она. — Вы смеете сравнивать меня с… ней? Вы… — она замолчала и криво усмехнулась своей неожиданной догадке, — вы считали меня такой же. Тогда, в саду… Верно?

— Не верно! — взревел маркиз де Конфьян и, схватив ее за руку, снова упрямо притянул к себе. — Не верно, потому что вы обманываетесь сейчас! Катрин! Услышьте меня! С Аделиной у меня ничего той ночью не было и не могло быть! Вашими усилиями я на других женщин даже смотреть не могу! Недаром слуги считают вас ведьмой. Вы же околдовали меня! Каждый день, каждый час я думаю о вас! Только для вашего имени бьется мое сердце. Только для ваших глаз я дышу. Только ваш образ преследует меня денно и нощно! Так о каких аделинах вы говорите? Их нет и не было с тех пор, как я впервые увидел вас. Их не может быть, потому что для меня существует только моя Катрин. Услышь меня!

Он всегда так много значения придавал словам.

«Ничего не было». Маркиза вспомнила, как то же самое сказала ей, уходя, наглая девчонка. Так значит, она все неверно поняла. А он? Он сам подтвердил ей! Господи, сколько боли они причинили друг другу…

Но Катрин теперь и сама желала его слов.

— Почему вы поверили, что я могу предать вас? — спросила она глухо, крепко прижавшись к нему. — И могу позабыть все, что было у нас с вами? Что могу отказаться от счастья быть матерью ваших детей? Серж, я готова прожить всего один час рядом с вами, чем мучиться вечность без вас. Так почему же вы решили, что я могу променять все это на сомнительные блага сиюминутного пустого развлечения?

— Я верил своим глазам. Но не вам. Теперь вам я верю больше. Так поверьте же и вы мне, а не тому, что вы видели или слышали в той проклятой харчевне!

— Я верю. Потому и простила.

— Мне не нужно ваше прощение. Мне нужен ваш взгляд, когда вы сердитесь или когда радуетесь. Мне нужны ваши губы — смеются они или проклинают. Мне нужен малейший поворот головы — обернулись вы ко мне или к кому-то другому. Мне нужны ваши руки — ласкающие меня или отталкивающие. Мне нужны вы — лишь бы вы меня любили. Большего я не прошу. Если все это мое — то прощение мне ни к чему.

— Моя любовь и я сама — это все ваше, мой трубадур. Навсегда, — прошептала Катрин.

— Прекрасно. С этим мы разобрались, — Серж улыбнулся, но глаза его опасно сверкнули. — А теперь объясните мне, любовь моя, как Аделина оказалась в Жуайезе?

— Утром, когда мы уезжали, она спросила о работе, — смутившись, пробормотала Катрин. — Я думала, это вы ее отправили ко мне.

Маркиз нежно провел пальцем по ее скуле, очерчивая контур лица. Это лицо было совершенным. И каждая слеза, катившаяся по нему — не имела цены. Он бы умер тысячу раз, лишь бы она никогда не плакала, но при этом тысячу раз оказывался причиной ее слез.

— Когда-то я сказал вам, что вы слишком много думаете за меня и лучше бы — обо мне. Видимо, так и есть. Я видел ее раз в жизни. Был пьян, хотя мой разум не помутился. Мы проговорили некоторое время, а после я отправился искать вас. Меня не привлекает любовь, которую можно купить за деньги. А что до прочего… Милая моя, в бытность свою трубадуром я, конечно, не был монахом. Но ни один мельник, кузнец или пекарь не носились за мной по Жуайезу с требованием жениться на их дочерях, поскольку следы их греха стали зримы.