— Что именно ты называешь «ерундой»? — поинтересовался Мишель, любуясь ее возмущенным лицом.

— Те сказки, которые ты рассказывал… почему нам нельзя! Ты думаешь, после того, что я видела в саду, я поверю, что у тебя никого не было? Мог бы прямо сказать, что моя беременность… что тебе… Что тебе неприятна мысль о сексе с беременной женщиной

— При чем здесь мои мысли! — вконец рассердился Мишель. — Это запрещают лекари. И церковь… После всего, что случилось с матушкой, зная отца… Мари, я не могу допустить. Как ты не понимаешь?!

— А как ты не понимаешь! Что у меня есть и мысли, и желания! И что я не больная, слышишь! Не больная! Я просто жду ребенка!

— Он уже скоро родится. Давай лишь подождем.

— Подождем? Хорошо! Давай подождем! Давай подождем, пока ты окажешься в постели своей бывшей или кого-нибудь еще! Только ты ждать будешь в Фенелле, а я здесь! В конце концов, мать-одиночка в наши дни не приговор! И я больше никогда не буду выпрашивать секс у мужчины. Здесь с этим проблем нет!

— Вот сейчас ерунду говоришь ты! — сообщил король. — Ты придумала себе то, чего нет. И веришь в это, совсем не желая меня слушать.

— Разумеется, придумала! Я же сумасшедшая! Поцелуй в саду я тоже придумала! И твою холодность я придумала! Но знаешь что? Не может мужчина обходиться столько времени без женщины, если он ее действительно хочет! Значит ты — не хочешь! Потому что шарахаешься от меня, как от прокаженной!

— Я тебя люблю! И потому буду ждать, сколько потребуется, чтобы и с тобой, и с нашим сыном все было в порядке!

— С дочкой!

— С нашим ребенком!

Мари некоторое время смотрела прямо в его глаза, будто бы что-то отчаянно в них искала и никак не могла найти. Потом судорожно выдохнула и отползла по постели на другой ее край, подальше от мужа. И сухо произнесла:

— Ты как будто каменный. И это ты меня не хочешь слышать — не я тебя. Впрочем, у камней и ушей-то нет.

— Ничего я не каменный, — выдохнул он ей в самое ухо горячим шепотом. От этого шепота Мари вздрогнула и повернула к нему лицо.

— Тогда неужели ты не видишь, — не менее горячо зашептала она, — что я разве что кошкой не кричу?

— Не всегда следует доверять собственным глазам.

— Знаешь что! Это не я тебе изменяла! Иначе моя проблема давно была бы решена!

— Я тебе не изменял, — устало в тысячный раз проговорил Мишель.

— Возможно. Но ты ее хотел!

— Нет! — взревел он. — Как мне тебе доказать?

— Не смей на меня кричать! — взвизгнула Мари. — И возвращайся на свой диван! Утром поговорим, когда успокоишься!

— Нет, я буду спать здесь!

— Тогда уйду я!

Она резво, насколько позволяло ее положение, вскочила с постели и направилась к выходу из комнаты.

— И ты никуда не пойдешь! — распорядился Мишель. Он вскочил следом за ней, подхватил на руки и вернул обратно в кровать. — Будем спать вместе.

Она забарахталась, вырываясь, и возмущенно воскликнула:

— Ты не имеешь права!

— Еще как имею!

— Я с тобой разведусь! — выкрикнула Мари и ударила кулачками по его плечам. — И уеду в Южную Америку!

— Такого королевства не существует, — возразил Мишель, терпеливо снося ее побои.

— Вот и прекрасно! Значит, там ты меня не найдешь!

— Найду. Я найду тебя где угодно.

— Ненавижу тебя!

— А я тебя люблю.

— Ну и пожалуйста, — выдохнула она отчаянно. — Пожалуйста, оставайся. С тобой спать — все равно что одной!

— Ах так! — возмутился Мишель и впился в ее губы горячим, страстным поцелуем.

Мари застыла от неожиданности, позволяя ему прикасаться к себе, но это длилось лишь мгновение. Она вновь забарахталась, пытаясь выбраться из кокона его рук и рассерженно замычала. Но он лишь крепче прижимал ее к себе, не отпуская ни ее губы, ни тело. Она заколотила ладонями по его спине и попробовала увернуться, чувствуя, как кровь прихлынула к вискам и разозлившись от этого еще больше. А потом сделала то, чего от самой себя не ожидала. Она втянула носом воздух и тут же решительно выдохнула его ему в рот, понимая, что начинает смеяться.

Мишель в ответ тоже весело фыркнул и вернулся к прерванному поцелую.

— Ты невозможный… — успела возмутиться она.

Он лишь кивнул. А после, когда они засыпали, он зарылся носом ей в волосы и шепнул:

— Я невозможный…

23 декабря 1186 года, королевство Трезмон, «Ржавая подкова»

Только у двери комнаты Сержа, которую разделила с ним в прошедшую ночь, маркиза очнулась. Резко развернулась и пошла в другую часть коридора, где было ее новое пристанище. Если бы не метель…

Катрин замерла на миг и толкнула дверь. Нерешительно осмотревшись, облегченно вздохнула. Комната была пуста. Она опустилась на топчан и, откинувшись на стену, прикрыла глаза.

Разбудил ее лишь несколько часов спустя грубый голос у самого лица.

— А ну кыш с топчана, fellator! — пробасил голос, и чужое дыхание обдало ее винными парами.

Маркиза вздрогнула. Прямо перед собой она увидела блестящие белки чужих глаз и свечу, которой возмущающийся рыцарь светил ей прямо в лицо. Маркиза попыталась отшатнуться. Но она и без того опиралась на стену.

— За этот топчан мной уплачено хозяину, — проговорила Катрин, вцепившись до боли руками в необструганные доски.

— А я говорю кыш! — рявкнул не слишком трезвый рыцарь, схватив ее за капюшон и стаскивая с топчана.

Поморщившись от заноз, которые оказались в ладонях, Катрин воскликнула:

— Чем вас кровать не устраивает? Зачем вам топчан?

— Затем, что ты, citocacius, места своего не знаешь. А всяк должен знать свое место! — пьяным голосом объявил рыцарь и, наконец, сдернул Катрин на пол.

Спорить было бессмысленно.

— Да, мессир, — пробормотала она и отошла подальше от буйного постояльца.

Рыцарь, видимо, не особо удовлетворился ее послушанием и, усевшись на топчан, выставил вперед ногу.

— А теперь помоги мне разуться!

— Сами разувайтесь, — пробормотала маркиза, перемещаясь от нетрезвого соседа поближе к двери.

Рыцарь изумленно окинул ее взглядом, будто заинтересовался забавным насекомым, и, улыбнувшись уморительно снисходительной улыбкой, сказал:

— Ааааа… Да ты, поди, попросту не знаешь, кто я!

— Не знаю, мессир.

Рыцарь поднялся с топчана и попытался принять величественную позу.

— И чего ждать от этого Трезмона, когда здесь эдак встречают фрейхерра Кайзерлинга, наивернейшего из подданных Фридриха Гогенштауфена из Вестфалии! — объявил он и рухнул назад, доски под ним скрипнули, а из груди его вырвался протяжный звук отрыжки.

Катрин поморщилась и попыталась вжаться в стену. Теперь она уж не знала, что хуже, быть в одной комнате с Сержем или с этим… фрейхерром.

— Ваша слава раскинулась широко за пределы Вестфалии, мессир, — набравшись смелости, произнесла растерянная маркиза.

— А если так, то разувай меня! — удовлетворившись, потребовал Кайзерлинг.

— Это слишком большая честь для меня, мессир. Я не достоин ее, — Катрин сделала еще один шаг к двери.

В одно мгновение пьяный до невменяемого состояния рыцарь оказался возле нее и рявкнул прямо в лицо, снова обдав винными парами:

— Я сказал, разувай! А после принесешь мне еще вина да бабенку приведешь. Только смотри, я на кости не бросаюсь. Мне поздоровее!

Катрин становилось не по себе. Но чертова дверь, которая была для нее единственным спасением, словно исчезла среди камней комнатных стен.

— Может, я сначала вам вина принесу, рыцарь Кайзерлинг? — спросила она, посылая небу одновременно молитвы и проклятия.

Рыцарь замер, внимательно вглядываясь сквозь сумрак комнаты в лицо соседа. Мутный его взгляд стал каким-то масляным, почти нежным, как топленое молоко. Он протянул руку и коснулся ее шеи грубой лапищей с обломанными ногтями. Мизинца на руке не наблюдалось.

— А ты, не иначе, от родителей удрал да в Святую землю собрался?

Маркиза отшатнулась.