Катрин замерла, ощутив нежность его прикосновения. И она исчезла, растворившись в нем навсегда.

«Мои глаза видели вас. Быть может, они обманулись?»

Он резко остановил коня. Ком в горле все нарастал, причиняя теперь уже нестерпимую боль. И только теперь он вдруг понял, как избавиться от этой боли. Достаточно просто сказать:

— Я люблю тебя.

24 декабря 1186 года, Трезмонский замок

Лиз в отчаянии смотрела на маленького Сержа де Конфьяна, заходившегося криком на руках Поля, как только приближалась Барбара, чтобы его забрать. Он будто искал у бывшего монаха защиты и помощи, а кухарка никак не могла понять, как такое могло случиться, что всегда питавший к ней расположенность юный маркиз теперь променял ее на Поля и Лиз.

— Как же он? — спрашивала Вивьен Лиз де Савинье, глядя на младенца. И понимала, что ее сожаления ничего не изменят. Им надо бежать. А у ребенка есть родители, которые шляются неизвестно где.

Прощание затягивалось. Выстроившиеся в длинный ряд обитатели замка спешили выразить своему любимому монаху пожелания в новой жизни и душевно попрощаться — ведь это не удалось им в прошлый раз, когда он исчез, никому ни слова не сказав. А тут сам Бог велел. И потому слов было сказано очень много. Кажется, в замке и в деревушке, окружавшей его, не было человека, который не знал бы о готовящемся побеге святого брата и его возлюбленной. И все тащили им теплые вещи, снедь, деньги. Чудак-мельник привез огромный мешок муки. Когда гора вещей, принесенных добрыми жителями Фенеллы, сравнилась высотой с ростом Поля, Барбара, уперев руки в бока, объявила:

— Пора и честь знать!

— Как же он? — всхлипнула снова Лиз, глядя на отчаянно рыдающего маркиза.

Поль, не теряя надежды успокоить маленького Сержа, подмигнул девушке, желая ее подбодрить. Она сама была готова разрыдаться, как младенец. Да слезами делу не поможешь. И он глянул на строгую кухарку.

— Мы и сами рады уехать, Барбара. И поскорее. Но Шарль-то где пропадает? Ты говорила, он с нами поедет.

— А он, видать, оповещает о вашем отъезде очередного крестьянина с дальних лугов! — сердито буркнула невеста почтенного мясника, глядя на собравшуюся вокруг них толпу. — Вот же болтун!

— Так вы его ждете? — донесся до них голос конюха Филиппа, уже оседлавшего для брата Паулюса и Лиз лучших скакунов из конюшни Его Величества. — Он ведь ногу подвернул, когда на дальний луг к старику Лорану бежал с новостями! Тут его месье Андреас и сцапал! Лежит теперь этажом выше, мается. Тот ему припарки свои ставит. А он только стонать и может, хотя сперва и пытался объяснить месье Андреасу, как важно ему немедленно отправиться с братом Паулюсом в «Ржавую подкову».

— Вот же фигня, — пробормотал Поль. — Столько времени потеряли. Сейчас этот идиот Ницетас явится, и опять начнет мне втирать про геенну огненную.

— Это ты называешь фигней? — спросила Лиз. — Это фигня, по-твоему? Это, любовь моя, полное дерьмо!

— Sancta Maria, Mater Dei! — прошептала Барбара и перекрестилась. — И в Париж вам нельзя! Уж лучше возвращайтесь в дальние страны. Только там вас и поймут!

В ответ на ее слова младенец-маркиз зашелся криком, сильно превышающим 130 децибел.

— Omnipotens Deus! Барбара! А мать этого изверга где? — не выдержал Поль.

— Как где? — удивилась Барбара, будто это было очевидно. — За маркизом де Конфьяном поехала! Остригла волосы и отправилась в Бургундию. Полин все думает, куда б эти косы приспособить. Себе не может — очень уж рыжие. Ждет ярмарку. Вдруг кто купит.

— Ну, пусть кормилица заберет его. Нам ехать надо, — перекрикивая Его Светлость, сказал Поль.

— Как же он! — снова запричитала Лиз и потянулась за юным маркизом Сержем, который охотно рванулся ей навстречу, чуть не выдравшись из рук Поля. Она осторожно перехватила ребенка и прижала к себе.

— Он просто хочет есть! — вдруг послышался голос кормилицы Генриетты, и кругленькая маленькая женщина, отчаянно шмыгающая носом, вошла в зал, на ходу расшнуровывая вырез котты.

— Она прямо здесь собирается это сделать? — брезгливо спросила Лиз Поля. Даже младенец на мгновение притих, озадаченный происходящим.

— Да какая разница где, — буркнул Поль. — Может, замолчит, пока есть будет.

— Но здесь же люди… Может, лучше Барбара согреет ему молока? Он ведь приспособился, вроде.

— Вообразите! — болтала тем временем Генриетта, пытаясь сладить с узелком, стягивающим шнуровку. — Мессир Андреас даже кровь мне хотел пустить, когда его любимая пытка раками не помогла. У меня, сказал он, ее слишком много. Оттого и распирают лихорадка и жар. А то, что сопли текут, так это всего лишь божья воля! Вот жива была ведьма Никталь, никто в наших местах беды не знал. Она травку какую принесет, все мигом проходит. Не то что лечение этого изувера. Ну да ничего. Только к нему Шарля-мясника привели, он про меня позабыл, я и улизнула. Господи, да развяжется эта тесемка или нет.

— Может, все-таки молока? — снова с надеждой спросила Лиз.

— Нет уж, — ответила Генриетта, потянувшись за маркизом. — Рано ему!

Несогласный с ней маркиз тут же завопил, прижимаясь к груди Лиз.

— Может и рано, но у него уже неплохо получалось. Мне кажется, мы никогда отсюда не уедем, — Поль уселся на лавку и, смирившись с неизбежным, потянулся за кувшином на столе, который к его радости оказался полным.

Нет, не кричавший ребенок, не толпа прощающихся с ними крестьян и слуг, не подвернувший ногу Шарль, не безумная кормилица, не тянувшийся за вином Поль вынудили Лиз усомниться в том, что она нормальная. Почувствовать себя сумасшедшей ее заставил вопль, разносившийся в каменных стенах Трезмонского замка:

— Я изгоню! Изгоню беса, вселившегося в тебя, порочная дочь Всевышнего! Блудница!

— Отпусти! Говорю, отпусти! Косы повысмыкаешь! — донесся до них голос Полин.

И в зал, едва держась на ногах, почти вполз совершенно пьяный брат Ницетас, тащивший за косу сердитую служанку.

— Exorcizo te, immundissime spiritus, omnis incursio adversarii, omne phantasma, omnis legio, in nomine Domini nostri Jesu Christi eradicare, et effugare ab hoc plasmate Dei! — кричал он, а язык его заплетался.

— На кой черт ему такое красивое тело, коли он им ничего не может? — вырвав-таки из его ослабевших рук косу, хмуро вопрошала Полин.

Лиз едва не схватилась за голову, но вовремя вспомнила, что у нее притихший ребенок на руках.

— Много будешь пить, таким же станешь, — только и сказала она, обращаясь к Полю.

— Не стану! Ну, если только ты не станешь мне травок всяких подсыпать, как Барбара этому идиоту, — хохотнул Поль и двинулся в сторону брата Ницетаса, который снова попытался броситься вслед за отбежавшей в сторону Полин.

— Уймись, святоша! — Поль взял Ницетаса за грудки и встряхнул его. — Нет в ней бесов. В этом замке вообще бесов нет. Давно изгнаны. И ты бы отправился вслед за ними, если жизнь твоя праведная тебе дорога.

— Ipse tibi imperat, qui te de supernis caelorum in inferiora terrae demergi praecepit. Ipse tibi imperat, qui mari, ventis, et tempestatibus impersvit, — продолжал бубнить брат Ницетас, осеняя крестным знамением теперь уже Поля. — Чееееерррт… Святую воду-то я и позабыыыыл.

Юный маркиз громко хрюкнул и захихикал. Он пока еще не очень хорошо умел смеяться, но и Лиз, и кормилица, и Барбара точно знали, что он смеется.

И в этот момент в каменных стенах Трезмонского замка раздались твердые и уверенные шаги. В залу вошел маркиз де Конфьян и рыжеволосый юноша с ним. Почему-то рука в руке.

Юноша надменно огляделся. Подошел к Лиз, молча забрал у нее ребенка и вернулся обратно к Сержу.

— О! Трубадур явился! — только и смогла выдавить из себя Лиз, понимавшая, что еще немного, и у нее начнется истерика — от хохота. Она вдруг поймала себя на мысли, что, несмотря на то, что по идее она должна бы быть несчастна, ей никогда в жизни не было так весело.

— Друг мой Скриб! — радостно воскликнул Поль, подойдя к маркизу и хлопнув его по плечу. — Как здо́рово, что ты вернулся. Значит, все же закатим пирушку.