Вместо того чтобы немедленно исполнять приказание маркизы, Аделина счастливо рассмеялась, тут же расплакалась и, хватая маркизу за ладони, стала благодарно целовать, приговаривая:

— Какая же вы добрая, мадам! Вовек не забудет бедная Аделина вашей доброты! Я ведь все могу! И по кухне, и белье стирать, и замок ваш до блеска довести! Все-все! Спасибо вам, мадам!

— Ты рискуешь никогда не проявить свои умения, — проговорила Катрин, чуть скривив губы, покуда ее никто не видел, — если сейчас же не выполнишь то, что я тебе велела.

Служанка спохватилась и вмиг сбегала на постоялый двор, стащила у хозяина письменные принадлежности и, счастливая услужить новой своей хозяйке, быстро вернулась.

— Вот, мадам, я все принесла, как велели!

«Расторопная какая», — подумала Катрин. Ее терзали самые омерзительные образы расторопности девицы, стоящей перед ней. С каменным лицом она быстро черкнула несколько строк. Сердце саднило, как и ее ладони. Но из рук занозы можно было достать, и руки заживут. Сердце теперь будет кровить всегда. Маркиза протянула свиток Аделине, глядевшей на нее счастливыми глазами.

— Передашь эту записку кастеляну Жуайеза, — теперь Серж не обвинит ее в жестокосердии. — Но если месье Гаспар хотя бы раз пожалуется на тебя — даже постоялый двор ты будешь вспоминать как пребывание в раю.

— Верой и правдой буду служить вам, мадам! — пустилась в разглагольствования служанка. — Это только говорят «гулящая Аделина». А такие, как я, добро всю жизнь помнят. Каждый день буду Бога молить за вас и за Его Светлость! Вы уж будьте к нему полюбезнее, он так любит вас, так любит! Я ведь все понимаю — женщины подневольны. И коли король приказал, так и выбора нет. Но вы уж как-то, чтобы он хоть не знал. Ежели что, спросите Аделину, она вам расскажет, как от короля не понести, да чтобы Его Светлость в неведении оставался.

Катрин на мгновение прикрыла глаза, забыв, как дышать. Есть ли предел ее смирению? Гостиничная девка рассуждает о силе любви ее мужа. И собирается ее учить, как его обмануть. Сделав судорожный вдох и выдохнув мешающий в горле ком, она, наконец, сказала:

— Лучше забудь мое имя навсегда, — голос ее не слушался. Прерывистые звуки больше походили на хрип умирающего животного. Господи! Когда уже эту утку отправят на рагу!

Служанка поморгала, глядя на прекрасную, хоть и остриженную маркизу. И что же это благородным так трудно живется?

— Ах, мадам, — проговорила она, — Аделина все знает про разбитые сердца! Пройдет!

А если она не хочет, чтобы проходило? Ведь если пройдет — это будет значить, что ничего не было. Ни любви, ни безграничного счастья.

— Уйди, глупая девчонка! — глухо выдохнула Катрин.

— Как прикажете, мадам! — согласилась Аделина и склонилась перед маркизой в самом почтительном поклоне, одновременно поправляя свою драную шаль. Уже отвернувшись, чтобы уходить, она вдруг обернулась к маркизе и, чуть подмигнув, сказала: — Ничего не было!

И побежала прочь — собираться в Жуайез.

На дворе продолжали галдеть отъезжающие рыцари. Катрин изможденно потерла виски. Глупая гадкая девчонка права. Ничего не было. Ни любви, ни счастья. Несчастная герцогиня придумала себе мужчину, которого полюбила в один миг и навсегда. Ей никогда не узнать, зачем он дал ей свое имя. Но ей не привыкать закрывать глаза на безразличие мужа. Герцог Робер никогда не смущался ее закрытой спальной. И находил себе развлечения в деревне. Разница была лишь в том, что похождения герцога ее ничуть не трогали. Ей это было даже на руку. Но и теперь она справится. Она сумеет. Разбитое сердце пройдет, коль ничего не было, и она научится делать вид, что ничего не замечает.

Игнис на поправку не шел. Никакой возможности забрать его с собой не представлялось. Единственное, что еще Серж мог сделать для любимого коня — щедро оплатить конюху его уход. И попросить доставить животное в Конфьян, как только тому станет лучше.

Теперь же он стоял у выхода из конюшни, где еще седлали Фабиуса и Инцитата, и смотрел на Катрин. Маленькая. Одинокая. Замерзшая. Она вызывала в нем странное чувство. Наряду с любовью, он чувствовал еще и удивительную готовность… быть с ней. Оставить все, как есть. Было и было. Просто… просто они никогда больше не станут ездить в Фенеллу. И если он попадет из-за этого в немилость короля, то так тому и быть. Когда-то у него ничего не было, кроме дульцимера. Теперь он имел все, о чем только мог мечтать человек. Но единственное, что он по-настоящему боялся потерять — это Катрин. Нежность шевельнулась в нем навстречу к ней. Если бы только все забыть! Если бы только принять решение никогда не оглядываться. Переломить себя, переступить через честь и гордость. Впрочем, нужны ли ему честь и гордость, если из-за них он ее потеряет?

Да, любовь ее была странной, не поддающейся пониманию. Но то была любовь. Иначе она не стояла бы теперь там. Маленькая. Одинокая. Замерзшая.

Серж двинулся к жене, на ходу надевая рукавицы.

— Как вы себя чувствуете, мадам? — спросил он, надеясь только на то, что голос его звучит достаточно спокойно.

— Со мной все в порядке, — отозвалась Катрин. — Вам не о чем беспокоиться.

Она взглянула на него, пытаясь увидеть глаза. Те смотрели устало, но вместе с тем спокойно. Такого спокойствия в них не было все эти сумасшедшие два дня.

— Покажите ваши руки, — с мягкой улыбкой попросил он.

Катрин усмехнулась.

— В них нет ничего интересного, — и, сжав пальцы в кулаки, спрятала руки поглубже в плащ.

— Вы собирались ехать за мной одному Богу ведомо куда, но, кажется, даже не взяли с собой рукавиц. Катрин, вы такое еще дитя. Покажите ваши руки.

— Я поеду за вами даже во владения к черту, — пробормотала она, протягивая ему ладони.

Он взял их в свои руки, скрытые теплыми рукавицами, и горько усмехнулся. А потом, кивнув на припухшие следы от заноз, тихо сказал:

— Это тоже в яме?

Еще два дня назад Катрин бы радовалась его заботе. Теперь же та досаждала. Не желая быть обузой, она впервые решительно солгала:

— Да, — и кивнула в подтверждение своих слов.

Он все равно ей не верит, так какая разница.

— Как вам будет угодно.

Серж сдернул с себя рукавицы и сунул ей.

— Сегодня вам придется довольствоваться моим гардеробом, — добавил маркиз.

Катрин послушно натянула на себя рукавицы, мечтая о том, чтобы они поскорее съехали с этого постоялого двора. Но мечте ее не суждено было сбыться так скоро, как она сама рассчитывала.

Едва ли не сбиваясь с ног, из харчевни к ним спешил слегка протрезвевший фрейхерр Кайзерлинг из Вестфалии. В руках он тащил внушительный узел и, что есть мочи, кричал:

— Мессиры! Постойте! Не уезжайте!

Катрин в ужасе метнулась поближе к маркизу, почти вжавшись в него. Маркиз же, недоумевая, невольно обнял ее и прижал к себе. Этот жест отчего-то тронул его до самой глубины сердца. Покуда она, испугавшись, бросается к нему, он не позволит себе покинуть ее.

— Мессиры! — задыхаясь, протянул фрейхерр, наконец, добежав до них. — Юный мессир позабыл в нашей комнате свой плащ. Я считал своим долгом вернуть его!

— Вы очень любезны, фрейхерр Кайзерлинг, — через силу вымолвила Катрин, не решаясь забрать у него из рук свою одежду.

— Да берите же, — фрейхерр подошел ближе и протянул плащ Катрин.

Серж же удивленно следил за происходящим, и видя, как маркиза отпрянула от протянутого узла, будто от гадюки, решительно забрал его из рук незнакомца.

— Что же вы, юноша, не сказали мне вчера, что вас уже связывает нежная дружба с Его Светлостью. Я ведь по незнанию все… — принялся болтать фрейхерр.

— Я говорил вам, что я здесь с родственником, — заикаясь, пробормотала Катрин.

— С братом. Старшим, — сквозь зубы процедил маркиз, чувствуя, как его охватывает гнев.

Воображение живо подбросило ему картину того, что так напугало Катрин. Он опустил глаза к ней и тихо спросил:

— Он что-то сделал тебе?

Ее хватило лишь на то, чтобы отчаянно замотать головой и крепко обнять его руку.