«Отныне мне нет места там, где вы». Вынула из него душу и бросила эти жестокие слова, прежде чем уйти навсегда. Он не помнил, как нашел дорогу к своему столу. Он не помнил, как просил снова и снова подлить вина. Он не помнил ничего, кроме ее отчаянного поцелуя и этих страшных слов. Ему казалось, что он все еще там, в этом проклятом темном коридоре, стоит раздираемый болью, терзаемый ее взглядом… И видит, как она уходит, но вот легче ничуть не становится, ведь она уносит с собой какую-то важную часть его самого, без которой он не сможет более легко дышать. Никогда.

И вот теперь, глядя на это окаянное пламя свечи на столе, он знал точно — любовь не умирает. Любовь — единственное, что есть после души, когда душа уносится вслед за возлюбленной.

Великий Боже! Ему и остается только молить небо о том, чтобы еще хоть день, еще хоть час, хоть миг провести возле нее. И этого мига уже будет много. И пусть она стала любовницей короля. Пусть превратила его собственную жизнь в горстку пепла на земле, где более ничего не будет расти. Он все равно без нее не сможет.

Она не оставила ему ни чести, ни гордости, ни надежды. Только любовь. Любовь, подобная пламени, от которого плавится воск.

Неожиданно пламя дрогнуло и едва не погасло. Серж дернулся от неожиданности, подняв, наконец, глаза.

— Ничего ли не угодно Вашей Светлости? — спросила улыбчивая девчушка с голубыми глазами на маленьком пухленьком личике в обрамлении золотисто-рыжих кудряшек. Как у всех девиц, зарабатывавших на жизнь не самым благонравным способом, волосы ее были подстрижены и едва доставали до плеч, а голова была непокрыта. — На кухне есть чудесный козий сыр из герцогства Жуайез, а в погребе довольно вина из восхитительного гренаша. Да и я, быть может, сумею развлечь вас лаской. Так как, Ваша Светлость? Желаете чего-нибудь?

— Яду, — бросил Серж Скриб, невесело усмехнувшись.

— Нет, яды держим только для крыс, — рассмеялась девица, тряхнув кучерявой рыжеватой копной. — Только сыр, гренаш или я, Ваша Светлость.

О том, что трубадур никакой не трубадур, а знаменитый маркиз де Конфьян, чья жена была одной из самых влиятельных женщин королевства, поскольку имела нежную дружбу с королем, стало известно еще несколько часов назад из обрывков разговоров в коридоре самого маркиза и юного пажа, обратившегося к нему с какой-то просьбой. Мальчишка, как говорили осведомленные, надерзил маркизу, за что был вытащен на мороз, в метель, избит и оставлен на конюшне — подле умирающего от простуды Игниса. Во всяком случае, с того часа рыжеволосого пажа никто не видел, а идти проверять, привязан ли отрок к стойлу не хотелось — метель, и правда, была нешуточная.

— Меня зовут Аделина, Ваша Светлость, — предприняла новую попытку бойкая девица и села за стол к маркизу.

— Не все ли равно, как зовут тебя? — отозвался Серж, глядя на нее из-под нахмуренных бровей.

— Дитя любви, я имею одно лишь имя. Им и дорожу, поскольку ничего иного у меня нет.

— Дитя любви, ставшее ее жрицей, — медленно проговорил маркиз. — Какая последовательность у наших судеб. Так значит, зовут тебя Аделиной…

Девица кивнула и улыбнулась, сверкнув ямочками на почти совсем детских щеках.

— И ты считаешь себя ничем не выше козьего сыра или вина? — продолжил он.

— Что то, что иное благородные рыцари пользуют дабы утолить голод и жажду. Я утоляю голод и жажду иного рода, но суть от того не меняется.

— А ежели бы сам король утолил тобой жажду, стала бы ты от того выше? — живо спросил Серж, сверкнув глазами.

Девица хохотнула и медленно произнесла:

— Король — тоже мужчина. Просто чуть раньше начинает сутулиться — под тяжестью короны.

Серж замер на мгновение. Как просто. Король — всего лишь мужчина, имеющий жажду и голод. Как и Катрин — всего лишь средство их утолить. Как много для нее значит эта корона? Как много для короля значит сама Катрин?

Быть может, и его собственный голод можно обуздать всего лишь сменив средство?

— Идем! — вдруг грубовато рявкнул Серж и встал, громыхнув стулом, из-за стола. Схватил девушку, которая и не думала сопротивляться, за локоть и повел в ту комнату, где еще сегодня утром он любовался на безмятежное во сне тонкое и бледное лицо своей жены.

Он хотел лишь одного. Забыться. Пусть на мгновение. Пусть на мгновение почувствовать себя тем, кто всего лишь утоляет жажду. Ведь как просто! Ни любви, ни нежности, ни привязанности. Один только голод. Голод, который пройдет, стоит лишь расплатиться парой монет.

— Раздевайся! — приказал он Аделине, едва они оказались в его комнате. По счастью, новый сосед его благополучно спал за столом харчевни.

Девушка принялась расшнуровывать тесемки, которыми скреплен был ее котт. Глядя на это действо, Серж не выдержал, подошел и рванул их, освобождая плечи ее и грудь, выступающие из грубого, плохо выделанного льна камизы. Склонился к ней с поцелуем, коснулся чужих — теплых, мягких, но чужих — губ. Прошелся дорожкой жадных поцелуев по шее к тонким, совсем еще детским ключицам. И вдруг понял… нет никакой жажды. Нет никакого голода. Одно только скотство. И как непохож был этот поцелуй на тот, которым одарила его на прощание маркиза. Его прекрасная маркиза Катрин, без которой он не мыслил своей жизни.

Серж отстранился и, не говоря ни слова, принялся зашнуровывать тесемки. Аделина лишь удивленно наблюдала за его действиями.

— Что же, мои губы недостаточно сладки? Так можно выпить меду, — сказала она капризным голосом.

— Держи на мед! — Серж вынул из кошелька, прикрепленного к поясу, монету, и сунул ей в руки. И запоздало вспомнил, что этот самый кошель вышила для него Катрин. Все на свете для него было связано с ней. И о ней заставляло вспоминать.

Аделина же, кажется, никуда и не думала уходить. Вместо того, чтобы покинуть комнату, она уселась на постель Сержа и посмотрела в окно.

— Коли сейчас вернусь, хозяин решит, что вы недовольны мною. И, верно, изобьет меня.

— Ну, посиди здесь, — ответил Серж и тоже вгляделся в окно. Ему почудилось в этой ночи и среди стонов метели ржание коня.

Они молчали совсем недолго. Но этого времени хватило Сержу для того, чтобы сотню раз пожалеть о том, что не догнал Катрин в коридоре, когда она уходила. Знать бы теперь, в какой комнате она остановилась…

Кажется, он готов был забыть обо всем. О ее неверности, ее лжи, ее равнодушии. Лишь бы только она была рядом. Забрать и ее, и маленького Сержа, увезти их в Конфьян и попытаться жить вместе, как жили прежде. Только вот, как прежде, уже никогда и ничего не будет. Но так ли это важно, если он любит ее? Если его любовь к ней не убить? Если она срослась с ним, стала его сутью. Если, черт подери, душу его Катрин унесла с собой!

— У вас разбито сердце, Ваша Светлость? — спросила Аделина.

— У меня разбито сердце, — медленно повторил он. — Король полюбил мою жену.

— А ваша жена? — живо отозвалась она, и глаза ее сверкнули от любопытства.

А жена… А жена целовала его так в том проклятом коридоре, будто прощалась с ним… Но если ничего более не испытывала к нему, зачем так целовать?

— А моя жена упряма и своенравна, — тихо ответил Серж. — И она целовала короля. Я не знаю, почему. Быть может, потому что ей наскучило мое общество. Быть может, потому, что он заставил. Быть может, она просто не умеет любить и хранить верность… Я не знаю почему. Она целовала короля.

Аделина закусила губу и перевела взгляд на губы маркиза.

— И это после ваших поцелуев? Вот же дура!

— Она умнейшая женщина в королевстве. И уж поверь, гораздо умнее меня.

— А что было после?

— А после она остригла волосы, вырядилась юношей и примчалась сюда за мной, — ответил Серж и в ужасе замер, озаренный страшной догадкой. Страшной догадкой. Счастливой догадкой.

— Ну вы и олух, Ваша Светлость, — мечтательным голосом проговорила юная Аделина.

— Олух, — мрачно кивнул маркиз де Конфьян, блуждающим взглядом глядя в черный провал окна. Сердце его рвалось туда, в ночь, в метелицу.