— В отца… Семьями еще не обзавелись?.. Ну, это к лучшему. Правда, лишних ткацких станков у меня сейчас нет, посему займетесь пока пристройкой к фабрике. Буду расширяться, еще два десятка станков закуплю. Надеюсь, к топору вы привычные?

— Батя сызмальства приучил, — ответил за всех Василий.

— А рубки ведаешь? Они ведь, кажись, разные.

— Разные, граф. Можно рубить в обло, когда круглое бревно кладется, как есть, в чашку вверх или вниз; в крюк, когда рубятся брусья, развал, пластинник, и когда концы пропускаются наружу, как в обло, но стена внутри гладкая, без горбылей; в лапу, когда изба рубится без углов, то есть без выпуска концов, но такая изба холодная, ибо легко промерзает. Сама же рубка в лапу двоякая: чистая и в охряпку. Есть и рубка в угол…

— На словах складно сказываешь, но погляжу на деле. Коль в плотничьем деле окажешься сметливым, тебя, Василий, во главе артели поставлю. Так что не подведи.

Три дня присматривался к плотникам Михаил Борисович, а затем собрал артель, подозвал к себе Василия и заявил:

— Отныне сей молодец будет у вас большаком. Звать его Василь Акинфичем. Коль кому не мил станет — того из артели вон. Конечно, можно и наукой царя Петра поучить. Василь Акинфич как раз до того сгодится, почитай, ростом с государя вымахал. Кулачищем в харю — и станет как шелковый.

Но наука Петра не пригодилась. Василий Грачев так мастерски владел топором, что залюбуешься. Артель, несмотря на молодость Василия, признала его своим вожаком.

Граф Шереметев платил за работу сносно — по восемь рублей в год. Так что и на оброк хватало, и на семью (кто был женат) оставалось. Братья же лишние деньги не транжирили, ведая наказ отца:

— Копеечку берегите. Парни в самом соку, не заметишь, как и оженками станете, а жена — не шапка, под лавку не кинешь. Детишки пойдут, кормить надо, да и хозяйством начнете обзаводиться. Деньги мигом промотать можно, а вот чтобы копеечку сколотить — умишко необходимо иметь.

Сыны об отцовских словах не забывали.

Были у Акинфия и две дочери. Славными оказались, на любую работу спорые. Но дочери — чужое сокровище — в девках не засиделись. Одна вышла за старосту рыболовной артели Захара Вагина, другая — в соседнее село Стрелы за Матвея Паршивикова. Жизнь у каждой выдалась благополучной.

Через три месяца сыновья встали за ткацкие станки. Быстро приноровились и к этому занятию, вырабатывая из бумажной пряжи хлопчатобумажные ткани.

Граф Шереметев вознамерился открыть мануфактуру и в Санкт-Петербурге, отобрав туда десяток лучших ткачей, куда вошли Василий и Никита Грачевы. Шереметев перевел их в столицу, а денежный оброк отсылал за обоих крестьян почтовым трактом. Пытался граф и вовсе выкупить Василия и Никиту у князя Голицына, но князь, не желая лишаться разбогатевших крестьян, заломил за выкуп по сто тридцать тысяч рублей за каждого.

На такую огромную сумму граф не решился, а посему Василий и Никита, находясь в Петербурге, продолжали оставаться крепостными крестьянами.

Андрей решил вернуться в Сулость и открыть небольшой мануфактурный промысел. Для этого он смастерил три ткацких станка, закупил пряжу и скоро начал выпускать хлопчатобумажные ткани.

Акинфий и Арина были довольны возвращением Андрея: наконец-то один из сыновей вернулся в родной очаг, к тому же задумал найти в Сулости свою суженую.

— Слава тебе, Господи! — истово крестилась мать. — Скорее бы внуков увидеть.

С той поры минуло немало лет. В тот же день, когда Акинфию привезли шесть пудов сортовых семян, Андрею было уже около сорока лет. За последние десять лет в его кирпичном здании уже находилось двадцать ткацких станков, где трудились вольнонаемные рабочие. А по дому, на радость деду и бабушке, бегали четверо внуков.

Акинфий Авдеич, дотошно разглядывая сортовые клубни, раздумывал: «Почитай, минуло полвека, а о картофеле и не вспомнили. Что же побудило Екатерину Вторую вновь взяться за «земляные яблоки?». Всего вернее — голодающее крестьянство, коего все больше и больше становится в России. В селе лишь немногим удалось (благодаря Шереметеву) заняться кустарным промыслом и хоть как-то сводить концы с концами. Большинство же сулостских крестьян, как и во всей России, пребывало в жуткой нищете. И одной причиной тому, как разумел Акинфий, послужил указ императрицы 1762 года «О вольности дворянства».

Раньше служба дворян была обязательной, теперь же они получили право сами решать — служить или не служить им на государевой службе (в том числе военной), а посему множество дворян переехало в свои имения, бросив службу. Вот с той поры еще больше и навалились на мужика. Помещики все более урезывали крестьянские наделы, приумножали за их счет барскую пашню и заставляли крестьян работать на барщине три-четыре дня, а то и шесть дней в неделю.

В землях же нечерноземных дворяне посадили мужика на оброк, кой стал расти с каждым годом и достиг четырех-пяти рублей — огромных денег! На них было можно купить до двадцати пудов пшеницы или тридцать пудов ржи. Кроме денежного оброка, дворяне требовали с крестьян и оброк натурой: сено, мясо, холсты…

Непосильные оброки и барщина чрезмерно подорвали хозяйство крестьян. Углубляющийся голод грозил не только общероссийским возмущением крестьян, но и горожан.

Акинфий, казалось бы, вник в самую суть, но, разумеется, он не мог знать всей процедуры нового «картофельного» нашествия на Россию.

Медицинская коллегия, изучив продовольственную ситуацию в стране, заявила Сенату, что «Лучший способ к предотвращению бедствия состоит в тех земляных яблоках, которые в Англии называют «протетес». В Англии название картофеля «чертово яблоко» не существовало, ибо там картофель рожь не вытеснял: она и без того плохо приживалась.

Сенат, после некоторых споров, принял предложение медицинской коллегии и доложил о своем решении императрице. Екатерина, изъявившая монаршее желание — «без большого иждивения» помочь голодающему крестьянству, поручила Сенату подготовить Указ на завоз из-за границы партии семенного картофеля, который предстояло разослать по всей стране…

— Как ты полагаешь, Акинфий Авдеич, на сей раз будет исполнено монаршее соизволение? — спросил Толбунцов.

— Затрудняюсь ответить, Ксенофонт Егорыч. У русского народа есть хорошая черта: все, что проверено веками, менять нельзя. Сеял он хлеб много столетий, кормился им и уверовал в него, как в святыню, поэтому вовеки веков будет ему поклоняться. И никакие монаршие наставления не заставят его от хлеба отказаться. Да и вытеснение других посевов заставит мужика взяться за топоры и вилы.

— Огорчительные вещи сказываешь, Акинфий Авдеич. Ты же вот за вилы не хватаешься.

— Так я из тех чудаков, коим интересно на заморскую диковину поглядеть. А вдруг и воистину картофель может стать вторым хлебом. Сказка? В ковры-то самолеты у нас до сих пор верят. Ведь полетел же один из чудаков-холопов со звонницы церкви, смастерив как у птицы крылья. Полетел! А царь его к пороховой бочке привязал и взорвал. Человек-де не птица, летать не может.

— Похвально, Акинфий Авдеич. Екатерина Алексеевна — не злодей Иван Грозный, а просвещенная императрица. Будет в России второй хлеб! — твердо высказал таможенник.

— Дай-то Бог… Правда, и Господь порой не в силах свершить такое великое чудо. Россия матушка — страна непредсказуемая.

Акинфий как в воду глядел.

Возмущение народа против дворянской кабалы нарастало как снежный ком. Крестьян жестоко наказывали за малейшую провинность. Порка на конюшне — самая частая расправа. Была в имениях и тюрьма. Крестьянам было запрещено жаловаться на барина. В 1760 году помещики получили право ссылать крепостных крестьян в Сибирь.

Люто мучила крестьян помещица Дарья Салтыкова, известная под именем «Салтычихи» и «людоедки». Оставшись по смерти мужа полной владетельницей 600 крестьян в губерниях Вологодской, Костромской и Московской, Салтычиха в течение семи лет замучила до смерти 139 душ, преимущественно женщин, в том числе нескольких девочек 11–12 лет. Главной причиной ее гнева было нечистое мытье платья или полов. Обыкновенно она начинала «наказывать» сама, нанося побои скалкой, вальком, палкой и поленьями. Затем по ее приказанию конюхи и гайдуки били провинившихся розгами, батогами, кнутом и плетьми. Под крики барыни «бейте до смерти», последние нередко исполняли в точности ее приказ. В случаях особого исступления Салтычиха опаливала своей жертве волосы на голове, била ее об стену головой, обливала кипятком, брала за уши горячими щипцами, кидала девочек с высокого крыльца, морила голодом…