На Москве неслыханный переполох! Царь Петр Алексеевич надумал собственной персоной отправиться в Европу. Старое боярство не только ахало, но и костерило царя. И на кой ляд ему эта бесовская Европа?! Веками жили и николи ни великие князья, ни, тем паче, государи московские по Европам не шастали. Своим умишком жили, в чужеземных подсказках не нуждались.

Правда, один из начитанных бояр вспомнил, что еще в 1075 году киевский князь Изяслав ездил к императору Максимилиану IV в Майнц[1]. Но Изяслав прибыл к императору в качестве беглеца, просившего подмоги, ибо из Киева он был изгнан своими братьями-князьями.

А тут по Европам помыслил проехаться государь всея Руси, да и то в диковинном образе: не как царь, а в жалком звании урядника Преображенского полка Петра Михайлова. Вот уж учудил, так учудил! Ну, как же его будут «ампираторы», короли да курфюрсты встречать?!

Думный дьяк шокирован: издавна наличествует наказ великим послам, составленный Посольским приказом, в коем изложены правила дипломатического протокола, и все предписывалось до мелочей: когда и какие поклоны делать, стоять или сидеть, снимать головной убор или не снимать, как титуловать великого государя, и прочая, и прочая…

Петр зашел в Посольский приказ, проглядел пухлый наказ великим послам, а затем швырнул его в печь.

— Отныне обветшалым и нелепым посольским наказам не бывать! Сам наказ напишу[2].

Бояре и приказные крючки за голову хватаются и продолжают хулить молодого царя. Старину рушит! На кой ляд сдалось нам это море? Уж на что царь Иван Грозный был ретив, да и тот от моря отступился. Этому же корабли подавай. Начал строить на Плещеевом озере, а что вышло? Пшик! Вот так и от Европы получишь дырку от бублика.

Разумеется, шушукались подальше от глаз и ушей «бомбардира». Царь строг, крут, можно и головы не снести, но глухой ропот о намеченной поездке Петра «по Европам» не только не утихал, но ширился. Старозаветная Русь, с ее патриархальными устоями, никак не хотела петровских новшеств.

Петр же, возбужденный предстоящим путешествием, оживленно высказывал своему слуге-любимцу Меншикову:

— Довольно, Алексашка, сидеть в дремотной Москве. До чертиков надоело! Напродир надо рушить громоздкие и смешные русские обычаи, над которыми смеется вся Европа.

— Давно пора, мин херц[3]. На Боярской думе только и видишь, как бояре друг друга за бороды таскают. Все родами своими кичатся. Неучи! И все еще Европе посохами грозятся.

Алексашка Меншиков, лишенный всякого, даже примитивного образования (он едва мог подписать свое имя), знал, чем угодить царю.

— Они у меня погрозятся! Ассамблею заведу, и ходить на оные ассамблеи с высших чинов до обер-офицеров и дворян, также знатным купцам и начальным мастеровым людям, и знатным приказным.

— Ловко, мин херц. За столом князь Шереметев, а рядом с ним — лоцман с гишпанского корабля. То-то наш боярин язвой изойдет.

— А мне плевать. Высокими родами Россию не разбудишь, а погубишь. Деловые люди — вот кто спасут Россию. Ты, Алексашка, думаешь, зачем я в Европу снарядился?

— Надеюсь, не за устрицами, мин херц, — рассмеялся Меншиков.

— У нас лягушек своих хватает, — улыбнулся Петр.

Громыхая высокими ботфортами со шпорами, он прошелся по кабинету, остановился у стола и ткнул пальцем в глобус.

— У меня три цели, Алексашка. Первая — увидеть политическую жизнь Европы, ибо ни я, ни мои предки ее не видели. Вторая — по примеру европейских стран устроить свое государство в политическом, особенно воинском порядке. И третья — своим примером побудить подданных к путешествиям в чужие края, дабы воспринять там добрые нравы и знание языков. И все же главная цель — изучение морского дела. Без собственного флота государству Российскому не быть! Послужим Отечеству, Алексашка?

— Моя шпага всегда при мне, мин херц. Умру за государя!

— Умереть — дело нехитрое, а вот твоя голова с природной сметкой, мне весьма пригодится. Даже пирожки продавать — уменье надо.

— А как же, мин херц? Я, бывало, выйду на Мясницкую…

— Слыхал, как ты лапотную бедь объегоривал… Дуй, Алексашка, к Францу Лефорту в Немецкую слободу, Быть ему и Федьке Головину великими и полномочными послами. А по пути прихвати нашего разумника, думного дьяка Порфишку Возницына. Ныне последний совет буду с ними держать.

Великое посольство выехало из Москвы девятого марта 1697 года. Каждого из трех великих послов сопровождала целая свита. И кого только здесь не было! Лекари, священники, три десятка волонтеров[4], среди которых находился уже упоминавшийся урядник Петр Михайлов, многочисленная охрана, переводчики, — всего около 250 человек; к тому же огромный торговый обоз с большим количеством денег, продовольственных запасов и напитков, с непременными собольими мехами для подарков.

Путешествие в Западную Европу продолжалось полтора года. Это было крайне интересное и поучительное странствие, которое заслуживает отдельной темы. Однако отображение данного похода не входит в рамки настоящего повествования. Остановим внимание читателя лишь на одном из дней пребывания Петра I в Голландии.

Это совершилось 1 сентября 1609 года в городе Утрехте, где состоялась официальная встреча короля Вильгельма Третьего и Петра I. Торжественная церемония произошла с пушечными салютами, с отборными войсками его королевского величества, большими толпами народа.

Петр I хорошо говорил на голландском языке, что облегчало его продолжительную и доверительную беседу с Вильгельмом Оранским. Разнообразных яств и питий было в изобилии, однако в середине обеда король решил побаловать московского царя необыкновенным кушаньем. Слуга торжественно преподнес царю на серебряном блюде медный горшок с каким-то неизвестным варевом. Из горшка струился горячий пар, а внутри горшка лежали какие-то белые кругляши, похожие на куриные яйца.

— Что это, ваше величество?

— Одно из современных изысканных блюд. Вареный картофель. Очень хорошо идет с огурцами и грибами, может готовиться как суп вприкуску с хлебом. Да с чем угодно, ваше величество! В Европе он уже давно считается незаменимым блюдом.

— Любопытно, — заинтересовался Петр. — Извольте рассказать подробнее, мой любезный друг.

— Охотно, ваше величество. Но я позову ученого агронома, профессора Якова Рогге.

Спустя несколько минут в залу вошел худощавый, остроглазый человек в парике, коротком черном камзоле, вязаных чулках и коричневых башмаках, и, подойдя к столу Петра, выполнил учтивый политес, а затем тотчас приступил к рассказу:

— Родина картофеля, ваше царское высочество — Южная Америка, где индейцы широко применяли его уже несколько тысячелетий до новой эры. В Европу картофель впервые завезен в 1565 году испанскими моряками. Позже его снова привезли из Америки англичане, совершившие кругосветное путешествие уже после Магеллана. Картофель не сразу пришелся по вкусу европейцам, так как не везде его правильно употребляли в пищу. Так, англичане считали, что съедобной частью картофеля являются плоды, образующиеся на кусте после цветения. Их пытались есть в отваренном виде и даже с сахаром, но вкус был настолько неприятным, что от этого блюда быстро отказались. И только после того, как некоторые наиболее настойчивые любители, разводившие эту культуру, попробовали испечь подземные клубни, слава картофеля как съедобного овоща была восстановлена. В Голландии и Англии, узнавшие истинную ценность картофеля, приняли принудительные меры по его распространению, которые оказались великолепными. Во-первых, крестьяне, наконец, научились правильно возделывать эту культуру, оценили питательность и вкус клубней, стали готовить всевозможные картофельные блюда; во-вторых, население этих государств избежало голодовок, вызванных неурожаями зерновых. Картофельный хлеб, который изготавливали вместо обычного, был дешевым и служил основной пищей малоимущего населения.