Другой вопрос состоит в том, кто был субъектом суверенной диктатуры, выступавшей под именем «революционного правительства» (gouvernement revolutionnaire). Официально этого слова избегали, потому что оно было одним из лозунгов контрреволюции[282], а кроме того сильно напоминало о господстве военщины, которого якобинцы более всего опасались как «стратегократии». Но в уже упоминавшейся речи Барера представлена тем не менее ясная картина такой правовой ситуации, перед которой блекнут все привычные высказывания о диктатуре Комитета общественного спасения или Робеспьера. В этой речи не могла не содержаться ссылка на республиканский Рим, равно как и на то, что во времена революций и заговоров в интересах свободы потребна диктаторская власть. Такой власти Барер, по его словам, однако, не требует, когда предлагает учредить Комитет общественного спасения, ибо Комитет этот не должен иметь законодательных полномочий и будет всегда оставаться ответственным перед Конвентом. Он должен только контролировать исполнительную власть и следить, чтобы она действовала без промедлений. О том, какое практическое значение было присуще этому будто бы столь невинному надзорному праву, будет сказано в следующей главе. Но доказательства Барера в любом случае сводятся к тому, что Комитет не является диктатурой, поскольку не совмещает в себе законодательных и исполнительных полномочий. Отсюда как будто следует, что это было обычное понятие диктатуры, понимаемой как упразднение разделения властей. Но в Национальном конвенте законодательная и исполнительная власть были как раз совмещены. И если Барер в своей речи называет Национальный конвент носителем диктаторской функции, то это все же должно бросаться в глаза, поскольку согласно тому, как диктатура до сих пор понималась в XVIII в., диктатор хотя и может заставить законы замолчать, но не может сам издавать их[283]. Барер же, у которого перед глазами была суверенная диктатура Национального конвента, употребляет это слово иначе, нежели это следовало из терминологии XVIII в., в которой во внимание принималась только комиссарская диктатура. Однако, продолжает он, диктатура эта необходима и легитимна, ибо на самом деле здесь диктатуру осуществляет над собой сам народ, а с такой диктатурой могут смириться даже свободные и просвещенные люди.

Сколь могущественным с течением времени ни становился Комитет общественного спасения, не подлежит никакому сомнению, что в правовом отношении он оставался комиссией Национального конвента и действовал только по его поручению. Здесь тоже имело место типичное развитие, когда рабочая комиссия начинала превалировать над принимающим решения пленумом и всем заправлять на деле, а затем внутри самой комиссии постепенно обозначалось преобладание одного человека, так что (в трехмесячный период с момента казни Дантона до 9 термидора) Робеспьер получил полную власть над Комитетом, а последний – над Конвентом, который единогласно и без обсуждения принимал все ходатайства и предложения. Но если держаться фактического политического положения дел, то Комитет общественного спасения не был единственной комиссией Конвента. Самостоятельную деятельность развил, в частности, комитет всеобщей безопасности (comite de sürete générale), история которого еще даже не написана. В финансовом отношении Комитет всегда оставался зависим от Конвента. Поэтому и в политическом отношении не совсем справедливы слова Дюги о том, что с 1792 по 1795 г. комиссии Конвента были «истинными носителями власти» (veritables detenteurs du pouvoir)[284]. Как показало 9 термидора, решающей инстанцией также и в политическом отношении долгое время оставался Национальный конвент. С тем, что в правовом аспекте принимался во внимание он один, никто не спорил. Из него одного выводили свои полномочия народные комиссары, на его «всемогущество» (toute-puissance) они ссылались, когда провинции предъявляли им, как они выражались, смехотворное возражение касательно разделения властей. вся их деятельность заключалась только в том, чтобы осуществлять власть Конвента, и в критических ситуациях, когда, не имея особого поручения, они действовали на свой страх и риск (как в случае с предательством Дюмурье), они ссылались только на авторитет Конвента. «Импульс» всегда исходил от него. Источником всей государственной власти, в период с 1792 по 1795 г. развертывавшей во Франции с такой непосредственностью и безудержностью, был Национальный конвент, как тогда любили говорить, она «эманировала» из него, а его собственные полномочия были лишь непосредственными эманациями учредительной власти, признаваемой и им самим.

Практика народных комиссаров в период Французской революции[285]

И конституционно-учредительное, и законодательное собрание отдавали в своих декретах распоряжения по многочисленным частным вопросам управления[286]. Но собственное комиссаров. Они появляются не только рядом с ординарными чиновниками и многочисленными комиссарами по службе администрирования (полицейскими, финансовыми и налоговыми комиссарами, назначаемыми военным министром комиссарами по административно-хозяйственному обеспечению войск, военными комиссарами (commissaires de guerre) и т. п.), но также и рядом с собственно с комиссарами по делам, которых отряжали министерства, и даже рядом с посланными на основании декрета от 26 ноября 1792 г. «народными комиссарами временного Исполнительного совета» (commissaires nationaux des Conseil Executif provisoire), которые должны были избавлять вновь завоеванные провинции от бремени феодализма, поддерживать общественный порядок и безопасность, руководить народными выборами новых властей, – даже при этих комиссарах они следили за тем, чтобы, к примеру, на выборах не победили контрреволюционеры и т. п., и потому их можно назвать комиссарами действия[287]. От всех этих комиссаров нужно отличать таких, которых отряжало непосредственно народное представительство.

Конституционно-учредительное национальное собрание нередко, например в случае беспорядков в стране или в колониях, просило короля направить для наведения порядка на местах особых королевских комиссаров, наделенных широкими акционными полномочиями[288]. Наряду с этим Национальное собрание знало уже собственных. назначаемых и уполномочиваемых им самим, из его среды, комиссаров. Прежде всего. конечно. только для внутренних и финансовых дел: это комиссары для сопровождения декретов. для выдачи протоколов. для регламентации ведения заседаний. При переезде в Париж (октябрь 1789 г.) комиссар назначается. чтобы найти помещение для заседаний[289]. Комиссары Национального собрания участвуют также в выпуске денег, в разработке эскизов для казенных векселей и ассигнаций, в организации поставки бумаги для ассигнаций и в управлении «общественной казной» ((trésorpublic)[290]. Но совершенно самостоятельную деятельность Национальное собрание осуществляло в момент бегства короля в июне 1791 г. Прежде всего оно объявило, что на время отсутствия короля ее декреты действительны без его санкции. Почту призвали возобновить исполнение своих функций, чтобы почтовое сообщение не прерывалось. выезжать из Парижа было для всех запрещено. Национальная гвардия поднята на ноги. устами министра внутренних дел собрание приказало всем чиновникам и войскам запереть границы, чтобы из страны не мог выехать ни один член королевской семьи и чтобы за границу не было вывезено золото и боеприпасы. От командующего парижской Национальной гвардией собрание потребовало отчета в тех мерах, которые он принял в целях поддержания общественного спокойствия и безопасности. Оно приказало опечатать королевские дворцы[291]. Затем из ее среды (pris au sein de l’Assemblee) в каждый приграничный департамент было направлено по три комиссара, чтобы там согласовать с административными органами и войсковыми командующими и провести в жизнь все надлежащие меры по поддержанию общественного порядка и государственной безопасности. Комиссары эти были полномочны вносить все требуемые предложения[292]. Кроме того, трое комиссаров Национального собрания (Латур-Мобур, Петьон и Барнав) были направлены в Варенну, чтобы там принять все меры для обеспечения безопасности короля и королевской семьи и для его возвращения в Париж. Они получили полномочия отдавать приказы всем властям и войсковым подразделениям и вообще делать все, что они сочтут необходимым для выполнения своей задачи, причем они должны были позаботиться о том, чтобы королю не было отказано в надлежащем уважении[293]. Характер наделения комиссарскими полномочиями присущ и декрету Национального собрания от 22 июня 1791 г. (.Duvergier: 111, 72), согласно которому министры получали право смещать с соответствующих постов всех подозрительных военных и заменять их другими лицами. Национальное собрание собственным декретом приостановило для Буйе выполнение всех его военных функций и приказало его арестовать[294]. Все комиссары Национального собрания, посланные в приграничные департаменты, согласно декрету от 24 июня 1791 г. (Duvergier, III, 73) получали право просить административные и общинные властные органы о принятии требуемых мер. Национальная гвардия ставится под командование линейных офицеров, генералы наделяются полномочием увольнять любого офицера, отказывающегося присягнуть конституции, и заранее отстранять от службы любого подозрительного человека, о чем они тем не менее должны незамедлительно сообщать военному министру. Наконец, собрание поручает парижскому суду провести дознание относительно событий ночи с 20 на 21 июня 1791 г. Для этой цели суд должен назначить двух судебных комиссаров (хотя, естественно, и сам является таковым). Для заслушания объяснений короля и королевы собрание назначает троих комиссаров из своей среды[295].