Мое собственное участие в разговоре Дамблдора с остальными учителями, аврорами и несколькими спешно прибывшими особо доверенными членами Ордена, ограничилось коротким комментарием, что я абсолютно не чувствую Драко, и ничем не могу им помочь в поисках. Директор, казалось, был разочарован, но хоть какой-то плюс в этом был: все внимание переключилось на Рона, а меня оставили в покое. Я отодвинул свое кресло подальше в уголок, и уселся, уставившись на огонь и пытаясь одновременно сделать две вещи: дотянуться-таки до Дрея и отрешиться от воспоминаний о ссоре с Блейз.
Блейз. Одна мысль о ней теперь причиняла боль — стоило только вспомнить ее недоверчиво распахнутые глаза, полные… разочарования? Румянец гнева, вспыхнувший на ее щеках, поток обвинений и ярости — все это вполне можно было понять и перенести, но ЭТО… Я невольно чувствовал себя предателем. Видеть такое выражение в ее глазах было все равно, что получить Ступефай в сердце (если верить учебникам, подобное поражение очень болезненно, и, в зависимости от силы заклятия, может даже оказаться смертельным). И что толку теперь называть себя косноязычным идиотом, который не умеет правильно выражать свои мысли? Это, конечно, соответствует истине в полной мере, вот только признание этого факта уже ничего не может исправить. Действительно, припоминая свою фразу, я готов был надавать себе подзатыльников. Мои слова в тот момент прозвучали, как обвинение — как согласие с тем жирным старшиной, который, по извечной аврорской привычке, поставил Драко и Дафну в один ряд просто потому, что оба они — слизеринцы! Но ведь все было совсем не так, как же Блейз не поняла этого!? Я ведь совсем не имел в виду ничего подобного! Почему же она не выслушала, не дала объяснить, что я вовсе не подозревал Малфоя в предательстве! Я и сам поступил бы так же на его месте…
Да и вообще… У меня не было никаких доказательств, что Драко действительно добровольно ушел с Дафной. Все-таки, нельзя было исключать версию насильственного похищения, а мысленная блокировка тоже могла быть делом рук — а точнее, чар — Волдеморта и его прихвостней. Кроме того, родовитые Пожиратели у него имелись, а значит, справиться с Родовой Магией Малфоя возможность у них тоже была. И, признаться честно, как бы жутко это ни звучало, я все же предпочел бы именно этот вариант. Да, пленение и последующее подчинение при помощи зелий или заклятия Империус — это ужасно, чудовищно и отвратительно, но все же это травмирует его не так сильно, как необходимость подчиниться Волдеморту по доброй воле — ну или почти по доброй, уступая шантажу…
Выслушав Рона, остальные начали обсуждать, что можно предпринять — однако, я и сам прекрасно понимал, что, по большей части, эти разговоры пусты. Орден ничего не мог сделать, когда пропала Джинни. Никакие поисковые чары и артефакты не смогли тогда ее отыскать — не помогут они и теперь. Дамблдор был со мной солидарен — а точнее, получалось, что все-таки я ним, поскольку директор откровенно высказал свое мнение, тогда как я предпочитал помалкивать, и время от времени пытаться — безуспешно — дотянуться до Малфоя. Единственной надеждой все еще оставались кровные Узы между Драко и его родителями. Как объяснил Дамблдор, это не годилось в случае с Джинни, поскольку связь девушки с родителями слабее, чем связь юноши, а в особенности — наследника рода (а в случае с Драко — его Главы).
Минут через сорок после того, как мы с Роном через камин прибыли в кабинет директора, я уже едва ли не засыпал от скуки. Вообще-то, мне должно было бы быть дико страшно за Малфоя, обидно из-за ссоры с Блейз, тревожно за Гермиону, в какой-то степени, хотя эта тревога уже стала немного привычной, и потому не такой острой. А я… сидя в кресле, я просто безучастно смотрел на огонь, без единой мысли в голове, кроме глупых, ничего не значащих раздумий о форме поленьев и пляске языков пламени. Наверное, с тщательно скрытым смешком подумал я, у Луны Лавгуд нашлось бы подходящее объяснение для моего состояния. Влияние каких-нибудь мозгошмыгов, или иже с ними… Нет, я не впал в депрессию, подобную той, которая завладела Драко на две недели после похищения Джинни. Я просто… словно не выдержал перегрузки неприятностями и мой мозг взял передышку, отказываясь адекватно реагировать на них.
Из этого задумчиво-созерцательного спокойствия меня вывело появление четы Малфоев. К тому времени Тонкс, представлявшая вместе с Кингсли Шеклболтом в данном случае официальные власти, успели распрощаться и отбыть, и в кабинете оставались только Грюм, мы с Роном и его отец, в сопровождении мрачно-собранного, молчаливого Перси, который держался сковано и по большей части молчал, почти не глядя по сторонам. Ну, по правде говоря, мы, конечно, ждали родителей Драко, так что я не был удивлен из появлением — однако оставаться безучастным и равнодушным не получилось бы при всем желании. Едва переступив порог, Люциус устроил форменный скандал — по-настоящему, с битьем стекол и швырянием предметами. Его знаменитое «выступление» на втором курсе, в аккурат после нашего триумфального возвращения из Тайной Комнаты, не шло с этим ни в какое сравнение. Ну, правда, предметами швырялся он не сам, лично, своими руками, а его Родовая Магия, однако и сам Малфой-старший в стороне не остался. Одними словами — даже не особенно повышая голос, — он так отчихвостил Дамблдора и его порядки, что просто любо-дорого было послушать. Отчасти я разделял его мнение: все-таки в отношении Дафны что директор, что Снейп проявили преступную беспечность. Они посчитали девушку не опасной, поскольку ее тайна была раскрыта, и все знали, что доверять ей нельзя. Именно поэтому разыгравшуюся сцену я наблюдал не без удовольствия, хотя и старательно прятал улыбку.
Артур Уизли, Перси и Грюм моего веселья, понятное дело, не разделяли, однако и возразить им было нечего. Благодаря чарам, которые Дамблдор наложил на Люциуса, последнего не узнавали даже члены Ордена Феникса — ну, кроме тех, кто был посвящен в тайну, а из таковых в кабинете были только сам Дамблдор, ну и Снейп. Остальные принимали Малфоя-старшего за какого-то Нарциссиного троюродного или даже четвероюродного кузена. Столь сильное волнение из-за сына дальней родственницы, конечно, поначалу вызвало у них недоумение, однако люди склонны придумывать объяснения всему, что они видят. В свои годы леди Малфой выглядела просто великолепно, даже сейчас — убитая горем и измученная тревогой за сына, — так что интерес дальнего, и, возможно, не кровного родственника к красивой и состоятельной вдове был вполне понятным. А переживания за ее сына в этом случае могли быть не более, чем попыткой произвести на нее хорошее впечатление…
Наконец Люциус более-менее успокоился — по крайней мере, настолько, чтобы приготовиться выслушать, какие меры предпринимаются ради спасения Драко и чем он сам может в этом помочь. Речь зашла о каких-то фамильных поисковых чарах, которые мог применить кровный родственник, чтобы найти члена семьи. Дамблдор старался говорить осторожно, незаметно, парой-тройкой двусмысленных фраз создав у остальных впечатление, что подразумевается, будто чарами займется Нарцисса. Сама леди Малфой за все время своего пребывания в кабинете, едва ли проронила хоть слово — едва войдя, она сразу опустилась в свободное кресло, словно обессилев. Однако лицо ее было внимательным и сосредоточенным, так что можно было не сомневаться, что она ловит каждое слово. Блейз, все это время молча стоявшая рядом с креслом своей приемной матери, держа ее за руку, держалась отчужденно и почти на меня не смотрела.
— Да, Люциус, мысленная связь, возникшая у Драко и Гарри где-то в середине первого семестра, должна была бы нам помочь в поисках, — отвечая на вопрос Малфоя-старшего, сказал Дамблдор, — Но увы, она, к сожалению, блокирована, и блок довольно мощный. Признаюсь, для меня загадка откуда Лорд Волдеморт мог узнать о существовании этой связи… — директор замедлил речь и кинул проницательный взгляд на Снейпа. Професор, нимало не смутившись, пожал плечами.
— Темный Лорд достаточно умен, чтобы сопоставить факты, — холодно сказал он. — И вы достаточно хорошо осведомлены о его навыках в Легилименции. Едва ли есть сомнения в том, что он «от и до» изучил сознание своей последней пленницы… Полагаю, что догадки мисс Уизли, и те факты, которыми она располагала, дали ему достаточно материала, чтобы он мог сделать соответствующие выводы.
