— Да уж, действительно вовремя, — пробормотал я. — А откуда ты знаешь про то, что именно мне запрещено?

— Я была там, когда тебя принесли и все слышала, — ответила Джинни, немного виновато отводя взгляд. — Прости, это все из-за меня, — пробормотала она, закрывая лицо руками. Я вздохнул.

— Я все еще не понимаю, какое отношение ты к этому имеешь, — напомнил я. — Но мне казалось, мы договорились, что сначала лечение?

— Ах, да, — спохватилась она, опуская руки и снова шмыгнув носом. — Так что ты предпочтешь, зелье или чары?

— Ну, в обычных условиях я бы выбрал зелье, это надежнее, — проговорил я, прищурившись, — Но надеюсь, ты простишь меня, если я не рискну пить какие бы то ни было зелья под крышей этого дома?

— Да, я… вполне тебя понимаю, — кивнула Джинни. — Ладно, тогда расслабься, пожалуйста, пока я полечу свои синяки.

Пока Джинни колдовала надо мной, я получил возможность рассмотреть комнату, в которой мы находились. Помещение было довольно просторным, и, как я успел заметить, прохладным. Прямо напротив кровати располагался камин, но угли в нем давно прогорели, и теперь лишь слабо тлели, не давая ни тепла, ни света, и медленно превращаясь в золу. Обстановка терялась в голубоватом полумраке, который с трудом разгонял — и то лишь рядом с нами — свет одной-единственной свечи. Однако то, что я мог рассмотреть — не так много, только слабо светящийся камин, кровать и часть тумбочки возле нее, — было выдержано в старинном громоздком стиле. Пышная лепнина с растительным орнаментом из виноградных лоз и листьев обрамляла камин. Кажется, подобной тематикой увлекались мастера веке в восемнадцатом, если я не путаю — никогда не был силен во всех этих стилях, хоть меня и заставляли их учить! Помню только, что виноградные лозы были символом плодородия и изобилия — мама всегда считала это признаком дурного вкуса, но, пожалуй, лучше придержать пока язвительные комментарии при себе до срока. Тяжелый, темный бархатный полог кровати поддерживали массивные деревянные столбы, сплошь покрытые затейливой резьбой в том же стиле, что и лепнина вокруг камина. Ящики тумбочки, насколько мне удалось заметить, украшали крупные золотые ручки.

В том же тяжеловесном старинном стиле был выдержан и повторяющий орнамент рисунок на покрывале, расстеленном поверх моего одеяла, узоры постельного белья, и — Салазар-основатель! — даже одежда Джинни. Нет, на ее одежде, к счастью, виноградных лоз не было, просто она тоже была какая-то… старинная, и, надо признать, вполне вписывалась в эту почему-то жутковатую обстановку. На девушке была плотная светло-серая блузка с воротом под горло, наглухо застегнутая спереди на длинный ряд мелких пуговичек — наверное, их было не меньше полусотни! Бесформенный покрой дополняли незатейливые «украшения» в виде рюшей и каких-то непонятных бантиков — я никак не мог понять, усугубляют ли они общее впечатление, или наоборот, все-таки несколько улучшают его. Нижняя часть ее костюма представляла собой длинную темную юбку из еще более плотной, тяжелой ткани, и такого же жуткого покроя. Моргана-чаровница, да так одевались полтора века назад какие-нибудь чопорные старые девы!

Когда наконец с чарами исцеления было покончено и боль из моей спины и головы ушла, оставив после себя только ощущение усталости — словно тяжесть в излеченных местах, — Джинни села поудобнее, сложив руки на коленях, и я проделал то же самое, облокотившись спиной об изголовье кровати. Вздохнув, девушка зябко поежилась, и неуверенно посмотрела на меня.

— Когда Алекто притащила меня сюда, они все поначалу думали, что я Блейз, — без предисловий начала Джинни. — Почему-то они страшно гордились этим фактом. Ну, правда, я поначалу пыталась им подыграть, только у меня ничего не вышло. Нет, Алекто с Амикусом и их ребята купились, но вот потом появилась Беллатрисса, и мигом опознала меня.

— Зачем им нужна была Блейз, все-таки? — спросил я, не сдержав любопытства, хотя в глубине души догадывался, какой будет ответ. Джинни почти равнодушно пожала плечами.

— Как приманка для Гарри, конечно же, — ответила она. — Зачем же еще.

— Почему именно она? — проговорил я скорее риторически. — Волдеморт знает характер Гарри, и то, что тот согласился бы на любые условия ради любого из своих друзей, а не только ради Блейз.

— Эмоциональный фактор, как он это называет, — объяснила Джин. — Конечно, Гарри бы переживал за любого из своих друзей или близких, и согласился бы на все, и в лепешку бы расшибся, но все-таки… в этом случае он не был бы полностью глух к голосу разума. Остальным — Дамблдору, Сириусу, Рону с Гермионой, и даже тебе, — удалось бы убедить его, при должном старании, все-таки прислушаться к доводам рассудка. Вы придумали бы какой-нибудь план… И вот тогда у Лорда ничего бы не вышло. А вот в случае с Блейз… да Гарри попросту смел бы со своего пути любого, кто попытался бы встать между ним и его целью. Даже понимая, что это откровенное самоубийство.

— Ну, я бы не был столь категоричен, — заметил я, и усмехнулся, поймав недоуменный взгляд. — Поттер чересчур импульсивен, не думаю, что нам удалось бы воззвать к его разуму даже в том случае, если бы похитили любого другого его близкого.

— Ну, наверное, ты прав отчасти, — согласилась Джинни. — Но Лорд не хотел рисковать и выбрал самый выигрышный для себя вариант. Провал операции его, мягко говоря, не обрадовал. Сначала, правда, обсуждался вариант разыграть тот же план, что и с Блейз, но только используя меня, но потом… — она запнулась снова и поежилась. — Потом Лорд применил на мне… Легилименцию. Он проник в мое сознание. Я… — она задрожала сильнее. — Я пыталась его не пустить, но… не смогла. Мне удалось пару раз все-таки оттолкнуть его, выбросить прочь, но этого было недостаточно — это только раздразнило его любопытство…

— Тебе удалось его оттолкнуть? — переспросил я, потрясенный. — Джинни, ты училась Окклюменции? Без ее навыков ты бы не смогла даже попытаться!

— Нет, тут дело в другом, — покачала головой девушка. — Ты… Ты, наверное, знаешь ту историю, насчет Тайной Комнаты, дневника Тома Риддла и прочее?

— Да, — кивнул я, решив не распространяться о подробностях. — Но при чем тут это?…

— Если ты знаешь эту историю, значит, ты знаешь и то, какую роль я в ней сыграла, — опустив взгляд проговорила она, так тихо, что мне пришлось прислушаться, чтобы расслышать ее слова. — Я много месяцев была одержима этим дневником и воспоминанием Риддла. Когда Гарри уничтожил дневник в Тайной Комнате, я думала, что это закончилось. Думала, я освободилась от него, и что… Что во мне не осталось ничего из того, что вкладывал в мою голову Риддл. Но оказалось, это не так. Не совсем так. Где-то глубоко у меня в голове… там еще остались крохотные обрывки его знаний.

Джинни окончательно замолчала, отвернувшись, и некоторое время мы сидели в тишине, слушая дыхание друг друга и едва слышное потрескивание фитилька горящей свечи. Мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать, что именно мучило ее. Стыд. Мерлин, бедная девочка, как же она намучилась! Жутко, должно быть, осознавать в себе крупицы чужих знаний — особенно ЕГО знаний, но ведь это же не ее вина, Салазар побери! Ведь на самом деле… на самом деле это вина моего отца! Настал мой черед ощущать себя виноватым за Люциуса и отводить взгляд. Впрочем, я сделал это сего лишь на мгновение — все же, я Малфой, а смутить Малфоя не так-то просто! Я протянул руку и медленно погладил ее по плечу.

— Джинни. Посмотри на меня, — попросил я серьезно, без тени своей обычной насмешливости и язвительности. — Не мучай себя, — попросил я, понимая, что любые утешения сейчас покажутся пустыми и блеклыми по сравнению с тем, что грызет ее. — Может, воспоминания эти в тебе и есть, но не они определяют твою сущность, ты ведь знаешь это?

— Я понимаю, — проговорила она, оставаясь неподвижной. — Не думай, Драко, я все прекрасно понимаю, просто… Ну, это так… противно. Я чувствую себя грязной. Запятнанной. Недостойной….

— Не говори так! — Я попытался привлечь ее к себе, но девушка покачала головой, упираясь мне в плечо ладонью, и наконец подняла на меня глаза. Слез, к моему удивлению, не было — Джинни словно бы решилась, отрезав себе путь к отступлению, и во взгляде ее горела мрачная решимость.