Все это было достаточно понятно на уровне командования фронта, групп и даже отдельных армий. Но ничего не было понятно на уровне штаба 197-й мотострелковой дивизии, точнее того, что от него осталось. Подавленные усталостью офицеры получали приказы, которые не могли осознать и передать, которые не могли быть выполнены, даже если бы дошли до адресата. В полках царила мрачная неразбериха, где люди наполовину механически предпринимали какие-то действия, не имея ни цели, ни надежды. На уровне батальонов небольшие группы людей держались вместе, делая, что могли.

Как и для многих других, это стало последним боем для капитана Некрасова. Его потрепанный батальон попал под мощный совместный удар американских ударных вертолетов «Апач» и штурмовиков А-10 «Тандерболт» и перестал существовать как организованная сила. Некоторые люди Некрасова выжили, но ему уже было все равно. Он даже не знал этого. К тому моменту он был мертв.

Среди многочисленных документов, которые вывез из Москвы перебежчик, бежавший в Швецию в неразберихе конца 1985 года[103] были личные записи, из которых, пожалуй, самыми примечательными были записи полковника Романенко, заместителя отдела планирования в советском Генеральном штабе. Это запись его беседы с начальником отдела планирования генералом Рудольфом Игнатьевым, состоявшейся 15 августа.

«В семь часов утра, генерал Игнатьев вошел в мой кабинет с суровым выражением лица.

— Чертовы американцы, — сказал он. — Они высадили морскую пехоту в Норвегии. Мы знали, что их силы идут, но флот бы уверен, что сможет этому помешать. Но это не имеет значения. Мы должны занять юго-запад Норвегии быстрее, иначе американцы двинуться на наши силы в Буде. Мы достигли сильных успехов в Буде, но наши силы должны оставаться там. У вас имеются планы захвата аэродрома вблизи Ставангена для переброски войск на юго-запад Норвегии — мы разрабатывали его вместе — я теперь я хочу, чтобы вы как можно быстрее задействовали его. Но мы должны просмотреть его снова, чтобы увидеть, что нужно изменить, чтобы противостоять американцам, которые высадились там.

Игнатьев сказал, что уже представил план Главкому, который хотел начать атаку завтра после полудня. Главком считал, что это должно было потрясти правительства стран НАТО, которые увидели бы, что мы добились всех своих целей и завершили захват их северного фланга.

— Мы должны показать им, что попытки остановить нас будут безнадежны, — сказал Игнатьев. — Мы должны получить реальное преимущество от установленного господства в воздухе на Северным и Норвежским морями. Я знаю, мы понесли тяжелые потери в дальней военно-транспортной авиации — что же, теперь настало время в полной мере использовать наши бомбардировщики средней и малой дальности, а также истребители-бомбардировщики. И мы должны иметь достаточные силы ПВО, чтобы сдерживать врага. Можем ли мы начать операцию завтра?

Всевозможные мысли пронеслись в моей голове. Как они и говорил, это была моя операция, я сам работал над ней.

- Да, — сказал я. — Мы сменили воздушно-десантную дивизию Прибалтийского военного округа 7-й гвардейской воздушно-десантной дивизией из Ленинградского военного округа. Эта дивизии свежая и готова к использованию в настоящее время. Мы должный найти достаточно транспорта, чтобы поднять в воздух целую дивизию — я полагаю, что он у нас есть, но я сразу же запрошу ВДВ (военно-транспортная авиация), чтобы подтвердить это. На датских островах еще остались десантные суда, а также автомобильные паромы (Ro-Ro — Roll on — Roll off) в Ростоке и Киле. Так как мы должный действовать очень быстро, это означает, что придется использовать некоторые силы морской пехоты и мотострелковых войск, занявших Данию.

Игнатьев с явным нетерпением посмотрел на часы.

- Да, я знаю, что подобного рода вещи должны быть организованы, но это не является проблемой. Я хочу, чтобы вы приступили к работе немедленно. Мы должны представит план к 15.00 и успеть издать несколько предупреждающих приказов.

- Есть только один вопрос, — сказал я. — Если мы хотим обеспечить высадку воздушных десантов, нам нужно захватить аэродромы Орланд и Ваернс в районе Тронхейма. Мы не сможем эффективно осуществить эту операцию, не пересекая воздушное пространство Швеции. Если мы хотим, чтобы все пошло как надо, воздушно-десантные силы должны пересечь воздушное пространство Швеции. Это будет в пятьдесят раз проще. Будем ли мы рисковать?

— Рисковать? — Ответил Игнатьев. — Да какой тут риск? Вы что, считаете, что эти нервные шведы попытаются сражаться, чтобы остановить наши силы, пролетающие у них над головами? Мы уже летали над ними на прошлой неделе, и они, черт их подери, не сделали ничего, а только кусали локти. Они не воевали с 1814 года. Они не встанут у нас на пути, можете не беспокоиться. Теперь же быстрее начинайте исполнение плана!»[104]

Хотя история нейтралитета Швеции — проистекающего из принципа неприсоединения в мирное время, дабы сохранить нейтралитет в военное — тянулась очень давно, он не были хорошо осознан за пределами скандинавских стран. Возможно, отчасти так было потому, что люди в других странах имеют достаточно проблем относительно их собственной национальной идентичности и истории, чтобы слишком заботиться о других — особенно, когда «другие» находятся далеко и сохраняют нейтралитет — слово, которое для многих означало незначительность. Если для шведов это было оскорбительным, то им приходилось признать, что их страна была в значительной степени сама виновата в таком отношении. Этот впечатляющий, страстный и высоко вооруженный нейтралитет был замаскирован для остального мира позерством политиков, какие бы принципы не исповедовали находившиеся — «Третий мир», «заботу о человеке», прогрессивный либерализм или то, что, что случилось на самом деле. Шведские заявления, часто в морализаторском тоне, для многих из тех, кто находился в рабстве союзных обязательств, были раздражающими. Поэтому было очень легко не понять Швецию и не разглядеть за политическими речами яростную решимость защищать свой традиционный нейтралитет. Только военные специалисты, аналитики и специалисты конкурирующих промышленных компаний были действительно способны оценить замечательное качество оборонной промышленности Швеции и ее вооруженных сил, которые опирались на военное планирование и подготовку кадров крайне высокого качества, а также инвестиции в инфраструктуру, которые по отношению к ВВП были больше, чем в любой другой западной стране. Все это в свою очередь, основывалось на всеобъемлющей и хорошо отлаженной призывной системе и разумной структуре резервов. Швеция могла выдать многое — не в последнюю очередь потому, что если бы ее кто-то тронул, она могла бы свернуться, словно еж и оказать очень грозное сопротивление.

Нейтралитет Швеции не был малодушным отказом от участия в европейских и мировых событиях, но жесткой и решительной попыткой обезопасить себя от глупости других. Это означало сдерживание собственных вооруженных сил. Парадоксальным образом, Швеции пришлось вступить в войну, чтобы остаться нейтральной. Безусловно, шведов раздражало и будет раздражать то, что их положение так слабо понимали на Западе, с которым они имели сильные политические и экономические связи. От Советского Союза они не ждали многого, так как понимали, сколь в целом невежественные люди занимали в Москве высшие эшелоны власти, выйдя из класса, который у других народов уже канул в историю. К конце концов, они были слишком заняты собственными делами.

Для Советского Союза, нейтралитет Швеции имел большое стратегическое значение. Если Швеция качнется в сторону Запада, баланс сил на Балтийском море может резко качнуться в его пользу. Если же, когда начнется война, шведы останутся в стороне, о чем они всегда заявляли, они должны будут понимать, что их нейтралитет не должен стоять на пути советских нужд на море и в воздушном пространстве Балтики. При условии молчаливого принятия этого обстоятельства, не было ничего, что могло бы заставить шведов чрезмерно обеспокоиться отношениями основных сил в Европе. Отделы стратегического и политического анализа в Кремле полагали, что история Второй Мировой войны научила Швецию оставаться в стороне — в конце концов, Швеция играла с обеих концов против центра и вышла сухой из воды. Не было никаких оснований предполагать, что подобная гибкость не будет проявлена и на этот раз. Согласно оценкам Москвы, сохранение нейтралитета Швеции оставалось лучшим вариантом, хотя должны были быть разработаны планы, которые позволят убедить шведов, если те окажутся не в состоянии понять, в чем заключаются их интересы. При определенной доле удачи на стороне СССР и здравом смысле со стороны шведов, эти обстоятельства не должны были возникнуть. Однако позерство отдельных шведских политиков не могло стать препятствием для свободы действий на Балтике и планов относительно Норвегии, имевших критическое значение для советских военных планов в Атлантике. Тем не менее, стратегические аналитики предупреждали, что шагов, которые могут потребовать участия советских войск в ненужной кампании против Швеции, безусловно, следует избегать.