Преследуя отступавших белофиннов, отряд Донова дошел до Подужемья, но неприятеля там уже не застал. Удалось захватить лишь воз с оружием и брошенную впопыхах почту, адресованную в Кемь. Жители попрятались в подполья, и в селе царила напряженная тишина. В этой тишине казался еще величественней нескончаемый грохот порога, одинаково бурного и зимой и летом.

Пониже порога, у самой деревни, через замерзшую реку проходил зимник. По этой дороге несколько дней назад пришел экспедиционный отряд белофиннов, и по ней же прошлой ночью они убрались восвояси. А, может, ушли не все? Может быть, кто-то и остался, притаился где-нибудь на том берегу за деревом и держит палец на спусковом крючке?

Донов стоял на берегу заводи, рассматривая угрожающе потемневший лед реки.

— Еще несколько дней — и пешехода не выдержит, — заключил он, взглянув на Харьюлу, стоявшего рядом с ним и тоже внимательно оглядывавшего противоположный берег.

— С неделю еще вполне выдержит, — заверил Харьюла, попробовав каблуком пьексы прочность льда.

Харьюла со своими разведчиками пришел в Подужемье, надеясь узнать здесь, что стало с их товарищами, нарвавшимися на белофинскую засаду. Кроме того, он рассчитывал, что сможет оказаться со своей группой полезным Донову, который, может быть, опять пошлет их на задание. Харьюла еще не знал, что исход гражданской войны в Финляндии был уже предрешен и что красные потерпели поражение. Ему не терпелось броситься вслед за бежавшими белофиннами, перейти границу и ударить по лахтарям с тыла. Ведь ради этого они и приехали в Кемь.

— До Войярви они еще не успели добраться, — подумал Харьюла вслух, разглядывая зимник, с которого начиналась дорога к границе.

Донов молчал. Конечно, реку можно перейти, лед выдержит. Но успеют ли вернуться обратно? Распутица уже начинается, попробуй пройти потом по такому бездорожью. Да и железную дорогу оставлять без охраны нельзя. Ведь в Петрограде перед отрядом была поставлена задача не только отбить нападение белофиннов, но также организовать и охрану железной дороги. Харьюла об этом, конечно, не знает.

— А нашим в Финляндии сейчас жарко приходится, — рассуждал Харьюла. Он посмотрел на Донова таким взглядом, словно от того зависела судьба финляндской революции.

— Я все понимаю, но…

— Но боитесь выступить, — мрачно продолжил Харьюла, насупив белесые брови.

Донов резко повернул голову и пристально посмотрел на собеседника. Знай он этого парня в финских пьексах и в чуть сдвинутой набекрень шапке немного побольше, он бы постучал пальцем по его лбу: мол, не варит твой котелок, товарищ. Но с Харьюлой они познакомились буквально несколько часов тому назад. «Боитесь выступить…»

— Конечно, боимся, — усмехнулся Донов. — Где уж нам…

Харьюла смутился. Он почувствовал, что перехватил, но уступать ему не хотелось.

— Триста бойцов могут в тылу у лахтарей таких чудес натворить…

— Давай-ка поднимемся на гору, — предложил Донов.

Подужемье, как и другие карельские деревни, расположенные на Кеми, тянулось вдоль берега. От других деревень село отличалось лишь тем, что в нем была всего одна улица, по одну сторону которой у самой воды стояли деревенские бани, а по другую выстроились в ряд добротные большие избы с пристроенными к ним хозяйственными дворами. За избами начинался крутой склон горы. На этом склоне, где посевам не были страшны никакие заморозки, находились огороды и ячменные поля селян. На той же горе, возвышаясь над всем селом, стояла церковь. Донов и Харьюла шли вверх по тропинке, ведущей к церкви.

Тем временем село начало оживать. Над избами закурились запоздалые дымки, люди стали вылезать из укрытий, выходить на улицу. Еще не пришедшие в себя от испуга и удивления деревенские женщины настороженно следили за красноармейцами, неожиданно заполнившими село; некоторые, посмелее, вступали в разговоры с бойцами.

— А-вой-вой, мы-то думали, что зараз воевать начнут, — охала какая-то молодуха. — Залезли в подпол, а мужики в лес…

Поднявшись на гору, Донов стал рассматривать в бинокль противоположный берег реки. Возле порога что-то чернело. Донов передал бинокль Харьюле.

— Кажется, лодка, — сказал тот.

— Не лодка, а судно, — поправил Донов. — Целый год его строили подужемские корабелы. Строили и посмеивались.

Донову уже приходилось бывать в Подужемье. Он отбывал ссылку в этих краях, в лесной глуши верстах в семидесяти отсюда. Перед самой войной он летом пристал к сплавщикам и добрался с ними до Кеми, но в Кеми его схватили, обвинили в бегстве, и он оказался в одной камере с Пулькой-Поавилой. Проходя со сплавщиками через Подужемье, Донов тогда и увидел, как подужемцы строят эту ладью. Она все еще стояла на берегу и, видимо, ей и не суждено было быть спущенной на воду.

— Как-то втемяшилась генерал-губернатору такая блажь, — рассказывал Донов. — Захотелось, вишь, ему объехать свои владения, посмотреть, как карелы живут. Да разве на таком корыте поплывешь по порогам Кемь-реки?

Из-под горы, из деревни, донеслись какие-то крики, шум. Донов и Харьюла переглянулись и поспешили вниз.

Возле одного из домов толпились кучкой женщины.

— Принесешь обратно, своими руками принесешь и на то место положишь, откуда взяла, — кричала пожилая женщина другой, помоложе, стоявшей перед ней с невинным видом.

— Да где же я тебе теперь возьму? — отвечала молодуха. — Из коровьего брюха, что ли, выну?

Донов понял из разговора баб всего несколько слов. Харьюла тоже с трудом понимал подужемский диалект, но все же ему удалось, наконец, разобраться, из-за чего бабы ссорятся. Оказалось, что тем временем, пока жители отсиживались в подполье, а красные еще не успели вступить в оставленное белофиннами село, эта молодуха, у которой свое сено было на исходе, наведалась в сарай пожилой хозяйки.

— Руочи чуть ли не все сено забрали, — со слезами на глазах жаловалась пожилая. — А остатки свои разворовали.

— Да я же горсточку взяла, — оправдывалась молодая.

— Ах, горсточку? — и пострадавшая попыталась вцепиться в волосы своей обидчицы. — Воровка! Господи, прости…

— Так уж и разорилась! — вступилась за молодуху одна из баб. — И сена у вас хватает, и всего полно. От богатства дом ломится.

Тут Харьюла заметил, что к ним бежит один из его ребят.

— Яллу! — крикнул он издали, показывая черную ушанку. — Вот нашел у порога.

Харьюла взял вымокшую в весеннем снегу шапку. Она была хорошо знакома ему. На внутренней стороне в подкладке должна быть игла с намотанной на нее черной ниткой. Так и есть…

— Русканена шапка, — тихо, словно про себя, сказал Харьюла.

Он вспомнил, как всего несколько дней назад они ходили сюда в разведку. Русканен и Кивимяки, примкнувший к ним в Кеми, шли впереди. Подходили уже к деревне. И вдруг из леса возле дороги их окликнули по-фински: «Кого там дьявол несет?» А потом…

— Так и пропал человек. Одна шапка осталась, — все так же, ни к кому не обращаясь, сказал Харьюла.

— Старик там один говорил, будто их живыми бросили в порог, — сказал красногвардеец, нашедший шапку.

— От человека только шапка осталась, — повторил Харьюла, показывая ушанку Донову.

Донов хорошо понимал, как удручен Харьюла. Ведь он сам за короткое время потерял столько близких людей. И Соню тоже… Но нельзя предаваться тяжелому настроению, нельзя падать духом. Неожиданно для Харьюлы Донов схватил у него из рук шапку и, подняв ее над головой, крикнул:

— Тихо, бабы!

Женщины перестали галдеть, переглянулись и удивленно уставились на Донова.

— Человек жизнь отдал, а вы тут из-за паршивого клочка сена шум подняли, — уже более спокойно продолжал он.

Молодуха подошла к ним.

— Зашли бы в избу, миленькие. Погрелись бы. Небось замерзли? — заворковала она. — Я самовар сейчас поставлю.

— Идите, идите к Степаниде, — крикнула пожилая хозяйка, держась на всякий случай в отдалении. — Для мужиков у нее всегда самовар горячий. Слаба вдовушка до вашего брата…