Ахава не закончил — Ховатта прервал его:

— Подожди-ка.

Он подошел к окну.

— Что это ребята расшумелись?

Ховатта хотел было выйти и узнать, в чем там дело, но тут в штаб вбежал Ортьё.

— Ох уж этот Теппана… А когда он в Кеми появился? — спросил Ховатта, выслушав сбивчивый рассказ Ортьё о стычке в чайной.

А на дворе командир роты никак не мог успокоить своих солдат. Ропот все нарастал. Наконец, командир скомандовал:

— В две шеренги становись!

Но почти никто его не послушался.

— Пусть выпустят Теппану, — шумели мужики. — Если его не освободят, пусть берут свои винтовки. Нам они ни к чему. Руочей уже в Карелии нет…

Действительно! Они же выполнили обещание, взятое при вступлении в отряд — изгнали белофиннов из пограничных деревень. Так зачем же их держат здесь, в Кеми, да еще заставляют заниматься боевой подготовкой?

— Надо послать делегатов к начальству! — потребовали отрядовцы, когда Ховатта и другие офицеры вышли из штаба.

Ховатта прекрасно понимал настроение своих подчиненных. Да, Теппану нужно вызволить, он полностью согласен с ними. Только ему не хотелось, чтобы его избирали в эту делегацию. В качестве командира добровольческого отряда ему и так приходилось нести ответственность за все, что происходит в отряде.

Понимая щекотливое положение Ховатты, легионеры не стали выбирать его, а направили к Пронсону Иво Ахаву, Ортьё и еще одного унтер-офицера.

Когда делегация пришла к Пронсону, он ее принял не сразу: он беседовал с подполковником Дедовым. Ждать пришлось долго, и Ахава уже ворчал:

— Ну что они там…

Подполковник Дедов приехал из Сороки. Он рассказал Пронсону о попытке мятежа во втором полку Северной армии. Затем речь зашла о настроениях в Карельском легионе и о происшествии в чайной. Коснулись и странного распоряжения, поступившего совсем недавно, в котором предписывалось пропускать через линию фронта на сторону красных гражданских лиц, имеющих от канцелярии генерал-губернатора разрешение на переход.

— Что они там в Мурманске думают, или вообще не думают? — возмущался Дедов.

Целью этого либерального жеста было, по-видимому, избавиться от недовольных и заодно привлечь на свою сторону колеблющихся: мол, так гуманно мы относимся даже к тем, кто не скрывает своих симпатий к большевикам. В заявлении, подаваемом в канцелярию генерал-губернатора, следовало указать: поддерживает ли лицо, обратившееся за разрешением на переход, большевиков или не поддерживает.

— А ведь тот, кто переходит к красным, может погибнуть и на нейтральной полосе от шальной пули, — сказал Дедов с кривой усмешкой.

— Это ваше внутреннее дело, — заметил Пронсон, нахмурив брови.

Он не любил Дедова. Конечно, Дедову есть за что мстить, но все должно иметь границы. Излишняя жестокость может только повредить их общему делу.

Наконец, Дедов вышел из кабинета Пронсона. Проходя мимо Ахавы, он поздоровался кивком головы, задержав на мгновение взгляд на его лице, словно желая получше его запомнить.

— Я уже слышал, — сказал Пронсон, выслушав Ахаву. — Досадное недоразумение. Я отдам распоряжение освободить вашего товарища.

Вопреки ожиданиям делегации, приготовившейся действовать решительно, если полковник будет орать на них, Пронсон говорил спокойно, в примирительном тоне — не зря он считался фабианцем, привыкшим таскать каштаны из огня чужими руками.

— Зачем вам понадобилось являться целой депутацией? — недовольно поморщился полковник. — Совсем как в Красной гвардии. Ну все ясно, можете идти.

Когда делегация была уже в дверях, Пронсон окликнул Ахаву.

— Сэр лейтенант, задержитесь на минуту. Я хочу поговорить с вами. Пожалуйста, садитесь. Курите?

— Спасибо. Не курю.

Ахава пытался догадаться, чего ради Пронсон задержал его.

— Хочу поговорить с вами как офицер с офицером, — начал Пронсон доверительно. — Я не понимаю, что вас привлекает в большевиках. Они — враги культуры. Посмотрите, что они пишут о Чайковском.

Полковник достал из стола какую-то отпечатанную на серой бумаге газету и протянул ее Ахаве.

Ахава сперва подумал, что Пронсон имеет в виду бывшего главу правительства севера, недавно подавшего в отставку, но, заглянув в газету, увидел, что речь идет о всемирно известном композиторе Чайковском. В статье утверждалось, что Чайковский хоронит в человеке борца и воспевает тщетность сопротивления судьбе и поэтому его имя должно исчезнуть. Ахава удивился не столько статье, сколько тому, что Пронсону удалось каким-то образом достать этот номер «Олонецкой коммуны».

— Говорят, даже Максим Горький пришел в ужас, — продолжал полковник. — Вы слышали, наверное?

— Да, — ответил Ахава, все еще не понимая, к чему клонит Пронсон.

— Кстати, теперь имеется возможность перейти в Совдепию, — вдруг сказал полковник. — Знаете?

— Да. — И, подумав, Ахава добавил: — Я намерен воспользоваться этой возможностью.

— Я, между прочим, ожидал от вас чего-то в этом роде. — Пронсон зажег потухшую папиросу и продолжал: — А может быть, разумнее было бы остаться на постоянную службу в британской армии? Повышение в звании вам обеспечено. Ваши способности офицера и ваш опыт…

Ахава отрицательно мотнул головой.

— Жаль, жаль. А вы не думали вернуться к родителям? Это можно было бы устроить. Они, кажется, живут где-то в северной Финляндии. Говорят, отец ваш пользуется там большим уважением.

«Отец? Где он теперь? Жив ли вообще?»

Иво ничего не знал об отце с тех пор, как отправил его под конвоем в Петроград. Возвращаться в Финляндию Ахава не мог не только из-за отца.

Иво повторил, что он желает перейти на территорию, контролируемую Советской властью, поскольку имеется такая возможность.

— Но вы все же подумайте, прежде чем принять окончательное решение, — посоветовал Пронсон с таким видом, словно он от всего сердца пытался спасти Иво. — У вас имеется несколько возможностей… Да, чуть не забыл… — Полковник взял из ящика стола какую-то бумажку. — Взгляните-ка на это.

Это была отпечатанная на гектографе листовка.

Ахава жадно вцепился глазами в листовку.

Пронсон протянул руку за листовкой — хватит.

— А в вашем легионе подобное чтиво не попадалось? — спросил он, пытливо глядя в глаза собеседнику.

Ахава покрутил головой.

— Как видите, там вас уже ждут, — сказал Пронсон, убирая листовку в стол. — Но я советовал бы вам все же еще раз подумать, прежде чем решить окончательно.

Когда Ахава вернулся в штаб, Теппана был уже там и что-то горячо доказывал Ховатте:

— …Да мы же ведь из Пирттиярви…

По огромному синяку под глазом Теппаны Ахава сразу догадался, что это и есть тот самый буян.

— А вот это наш Иво Ахава, — представил Ховатта Иво, словно речь только что шла о нем.

— Слышал я о тебе еще в Пирттиярви, — обрадовался Теппана. — Ховатта о тебе рассказывал. Ты, говорят, по-настоящему за народ стоишь. Ховатта — тоже, только он трусоват. Хи-хи! Ну, я пошел. Надо лошадь покормить. Да и к Пекке зайти. От Наталии привет передать.

— Пекка, наверно, еще не приехал, — сказал Ховатта. — Он позавчера уехал в Сороку. Как узнал, что Палагу там арестовали, сразу и поехал.

— Арестовали? — Теппана сразу стал серьезным. — Ну, бывайте.

Он задал корму лошади и, заперев конюшню, пошагал к станционному поселку.

Пекки дома действительно не было, но у них сидел какой-то гость, мужчина с черной бородой. Фомич, как всегда, сапожничал. Матрена читала по слогам: «Братья, оглянитесь вокруг. Английские буржуи…» Заслышав в коридоре шаги Теппаны, она поспешно сунула листовки под матрац.