— А-вой-вой! — запричитала Доариэ.

— Наши упражняются, — успокоил ее муж.

В Пирттиярви остался взвод карельского отряда. Он нес охрану границы. Кто знает, что соседи замышляют. Наряду с караульной службой мужики занимались и огневой подготовкой. Был у них пулемет, который они то и дело разбирали и вновь собирали, и чуть ли не каждый день стреляли из него. Стреляли еще и с той целью, чтобы белофинны слышали. Пусть знают, чем их угостят, если снова сунутся. От деревни до границы было всего четыре версты, и когда ветер дул в ту сторону, татаканье пулемета доносилось и в Финляндию.

Со стороны деревни опять раздался оглушительный треск.

Доариэ вдруг перестала грести и подняла весла из воды.

— Что с тобой? — встревожился Поавила.

— А-вой-вой, начинается. Ты греби, греби…

Доариэ приходилось и раньше рожать одной, и она обходилась без посторонней помощи в таких случаях. Но раньше она была помоложе, а теперь… Когда женщина рожала, мужчин из дому выгоняли, посылали их пахать или находили еще какую-нибудь работу. Пулька-Поавила тоже в таких случаях уходил из избы и возвращался, когда в семье было на одного едока больше. А теперь… Надо же было так случиться. Поавила стоял беспомощный, не зная, как помочь жене, которая, корчась от боли, кусала пересохшие губы…

— Ойх! — наконец, облегченно охнула Доариэ.

— Кто, дочка?

— Дочка. Дай нож.

Она обрезала пуповину, завернула ребенка в свою нижнюю юбку.

— Заверни еще, — и Поавила протянул жене свой френч.

Лодка качалась на волнах.

— Да греби ты, — сказала Доариэ, видя, что муж все еще стоит посередине лодки. — Ведь перевернет…

И силы покинули ее.

«Надо было мне сесть на весла, — упрекал себя Поавила, поворачивая лодку к деревне. — Эх, и все-то не как у людей».

Он греб изо всех сил.

Наконец, лодка мягко ткнулась в берег у причала. Поавила подтянул лодку повыше на камни, чтобы ее не унесло ветром.

— Ты сможешь идти?

Доариэ сидела бледная как полотно. Она с трудом поднялась и, поддерживаемая мужем под руку, пошла на дрожащих ногах. Они медленно поднимались вверх по откосу. Второй раз в жизни Поавила вел Доариэ под руку. Первый раз это было много лет назад. Но Доариэ помнила тот день хорошо. Тогда она, сопровождаемая свадебным шествием, пришла в дом мужа. Лицо ее было закрыто шелковой шалью с кисточками. В избе гости, собравшиеся на свадьбу, кричали: «Красавица-невеста! Красавица-невеста!», и только когда платок сняли с лица, Доариэ впервые увидела свой новый дом, свекровь…

«Хорошо, что дочь, — думал Поавила. — Доариэ будет помощница. Одной-то трудно управляться».

Дома никого не было. Наверно, ребята опять убежали в школу, смотреть, как отрядовцы занимаются военной подготовкой.

Доариэ раскрыла сверток. Сперва из тряпок раздалось попискивание, потом отчаянный крик.

— Жива! — обрадовался Поавила.

— Сходи к Паро. Может, она придет, — попросила Доариэ мужа.

Паро тотчас прибежала. Заохала, заахала.

— Каких только чудес не бывает… А-вой-вой, уж прямо на озере! Такого в нашей деревне еще не случалось. Поавила, иди затопи баню… А тряпки где у тебя? Лежи, лежи, я сама… Ну, иди-ка сюда… Ай какая малюсенькая, бедненькая… Мой-то не может уже… Только вспоминать осталось… Корову-то тебе не подоить, сил у тебя нет. Так я Иро пошлю…

Дома Паро сказала дочери:

— Коли замуж хочет дева, не сидит она без дела. Иди помоги Доариэ.

Иро пошла охотно.

— Какая малюсенькая! — засмеялась она, увидев ребенка.

— Ты только хорошо подои, — просила Доариэ.

Иро схватила подойник, стоявший на лавке около дверей, и побежала в хлев.

Хуоти, придя домой и узнав новость, ничего не сказал, не спросил. Хотя он давно знал, что мать должна родить, появление сестренки произвело на него какое-то странное впечатление. Микки тоже молчал.

Утром ребятам пришлось поехать на озеро, чтобы проверить сети, раз мать с отцом накануне не успели.

— Ты помнишь, где мы поставили их? — спросила мать Микки.

— Помню, Напротив березы с раздвоенным стволом…

Сам Поавила уже взял было скребок, чтобы пойти окорять бревна для избы, но передумал, положил скребок на место и пошел в хлев вынимать шкуру мерина из чана.

Ребята вернулись с хорошим уловом: ряпушки попало столько, что они вдвоем едва дотащили корзину с рыбой от берега до дому.

— Сети совсем белые были, — восторженно рассказывал Микки.

— Хватит и на зиму засолить, — сказала довольная мать. Она хотела сама почистить рыбу, но Хуоти не дал ей подняться с постели.

— Мы с Микки почистим.

А Доариэ все больше тревожилась за свою новорожденную девочку. Видимо, они все же простудили ее там, на озере.

Ночью она разбудила мужа.

— Совсем уже холодная. Умирает, бедняжка, — сквозь слезы сказала она.

Через несколько минут девочка покинула этот свет, на который ей суждено было появиться в такое несчастное время. Поавила и Доариэ не стали будить сыновей. Они сидели в темноте и молчали, размышляя каждый про себя о необъяснимом круговороте жизни.

Как только чуть рассвело, Поавила разыскал несколько обломков досок, чтобы сделать гробик. Это был первый гроб, который ему пришлось делать в своей жизни. Его мать проводили в последний путь, когда его не было дома. Гроб ей сделал Хуоти. И для Насто тоже…

А Хуоти с непонятным чувством копал могилу для сестренки, у которой не было даже имени, рядом с могилой Насто, как просила мать.

— На горе себе выносила я тебя, несчастную, — вопила в голос Доариэ на новом могильном холмике.

Но с кладбища возвращалась спокойная.

— Пожалуй, оно и к лучшему. Время-то какое… Все равно осталась бы некрещеной, — вздохнула она.

Дома Поавила сказал сыновьям:

— Надо нам побольше помогать матери.

За обедом, хлебая уху из свежей ряпушки, он опять заговорил о вступлении Хуоти в отряд:

— Руочи-то больше не придут. Я схожу к Теппане, поговорю с ним. Он понимает людские беды. На один паек все равно не проживем…

Доариэ была такая усталая и подавленная, что у нее не было сил возражать. Пусть идет!

Увидев Пульку-Поавилу, Теппана захихикал.

— Здорово же у вас получилось… Прямо в лодке…

Он не знал, что Поавила уже успел похоронить новорожденную.

— Умерла уж, бедненькая, — тихо сказал Поавила.

— Умерла? — удивилась Моариэ.

— Все… С этим делом надо кончать, — промолвил Поавила.

— Утерпишь ли? — засмеялся Теппана.

— Потешились и хватит.

Моариэ штопала носок мужа, делая вид, что не слышит разговора мужчин. Взглянув на нее, Пулька-Поавила вспомнил Степаниду. «Моариэ, конечно, не знает ничего о ней», — подумал он про себя.

— Как ты думаешь… что если наш Хуоти тоже вступит в отряд? — спросил Поавила.

— В чем же дело? Пусть вступает. Глядишь, в доме хоть харчей прибавится.

Теппана, конечно, догадался, почему Поавила просит принять сына в отряд.

— Может, и учительшу возьмем? У них тоже в доме хоть шаром покати. Кормильца-то нет… — предложил Поавила.

— Но… она же баба, — засомневался Теппана.

— Говорят, латваярвцы записали и баб.

Поавила слышал, что в Латваярви в списки отряда занесли не только стариков и мальчишек, но и женщин. Только фамилии переделали на мужские. Надо чем-то кормиться, люди-то голодают.

— Ладно, — ответил Теппана. — В Кеми все равно не узнают.

Поавила обрадовался: дело уладилось легко и быстро. Кажется, он тоже начинает уметь жить, как и другие. Англичане думают — карелы, мол, народ темный, ничего не понимают. А вот — понимают. Хи-хи.

— У тебя, кажется, зябь еще не вспахана? — спросил Теппана.

— Да, не вспахана. На чем вспашешь-то?

— Я дам тебе коня.

Поавила подумал, что Теппана просто бахвалится. Пообещает — и не даст. Чего Теппане не бахвалиться? Руочи они прогнали. Теперь у него две лошади. И Моариэ обещала родить ему сына.

Но Теппана не шутил. Он повел Поавилу в конюшню.