3 августа. Раннее холодное утро. Мы находимся в бараке. Путь наш, вернее последний этап его, был оплошным мокрым приключением. Вчера мы только что успели привязать к знакомой вершине нашу съемку, как начался дождь, который провожал нас всю дорогу. Наша обувь моментально разбухла, превратившись в гигантские кожаные мешки, которые к тому же успели прохудиться. Идти в них по мокрому кустарнику было оплошным «наслаждением». Они цеплялись за каждый сучок, за каждую задоринку, и нам время от времени приходилось делать замысловатые антраша, становясь на все четыре конечности. Мокрые кусты приятно, до дрожи во всем теле, охлаждали ноги, дождь освежал лицо, а ликующие тучи комаров услаждали душу и тело путников хоровым пением и нежными укусами. Все это было столь приятно, что с наступлением темноты Ковяткин отказался следовать дальше с тем, чтобы продлить это удовольствие ночевкой в лесу под проливным дождем. И только когда я категорически заявил, что ухожу один, он, недовольно покрякивая, поднялся и пошел дальше.

Как чудесно идти ночью по бестропью в глухих таежных местах, когда небо покрыто черным бархатом туч, когда дождь, без перерыва струит потоки холодной воды с неведомой взору вышины и когда ликующе несутся со всех Сторон восхитительные звуки «Комаринской». Взор еле-еле различает черные неподвижные силуэты деревьев, ноги вязнут в каких-то невидимых болотинах, мокрые сучья хлещут тебя по физиономии, ты мокр вдвойне — от дождя и от собственного пота. Понятие о бесконечности начинает скульптурно вырисовываться в твоем усталом мозгу.

Долго, долго брели мы в ночной тьме по бесконечным нелькобинским просторам, стремясь к желанной цели — бараку и наконец добрались до него. В бараке нам ударил в нос резкий запах плесени, и при свете зажженной свечки мы увидели, что белые стены его стали ярко-зелеными. Да и не только стены, все находившееся в нем, особенно вблизи стен, приняло зеленоватый оттенок. К счастью, вещи, лежавшие во вьючных ящиках остались нетронутыми и сохранили свой нормальный вид.

Вдруг мы почувствовали какой-то странный, болезненно-жгучий зуд. Комаров в бараке не было, а между гем кожа на лице, руках и шее горела, как от клопиных укусов. С ужасом увидели мы, что тысячи мельчайших пестрых мушек носятся в воздухе, облепляя кожу и жгуче кусаясь. Сетка для них не являлась препятствием: они слишком мелки для нее. Растопили печку, сварили кофе, поджарили мясные консервы я с радостью обнаружили, что сухой жар печки ликвидировал мошкару.

4 августа вечером к бараку подошли поисковики, закончившие обследование притоков Нелькобы в ее верхнем течении. Положительных результатов это не дало. Если в ближайших притоках еще попадались знаки золота, то, чем выше вверх по течению поднимались мы, тем хуже были результаты. Более благоприятные данные были в части оловоносности, но и они не были особенно обнадеживающими. Вся надежда оставалась у нас на нижнее течение Нелькобы, учитывая, что по ручью Мокрому, находящемуся ниже Чалбыги, нами еще весной было установлено в пробах наличие весового золота.

Я и Ковяткин продолжали геологосъемочные работы в бассейне Чалбыги. Так же уходили мы в 2–3-дневные маршруты, пользуясь как базой палаткой, которая была перевезена Мишей и поставлена в среднем течении Чалбыги. Кут совсем отбился от рук и категорически отказался ходить с нами в маршруты по горам. Он предпочитал кооперироваться с Мишей, уразумев, что около лошади не пропадешь, — на ней всегда имеется и жилье и продовольствие, а кроме того, она не ходит по каменистым горам.

Поисковый отряд взялся за обследование большого ручья Мокрого. Он стал нашим коронным объектом, так как пробы по нему показывали и весовые знаки и весовое золото, причем чем ближе к его верховьям, тем пробы становились лучше.

9 августа, наконец, прибыл долгожданный транспорт. С ним пришла одежда и обувь. Последнее время мы работали почти босиком, сооружая эрзац-обувь типа постолов из шкуры убитого Мишей лося. Этой обуви хватало максимум на день-два.

Если в верхнем течении Нелькобы нам почти не попадались медведи, то в бассейне Чалбыги они встречались частенько. Поскольку мы ходили в маршруты без оружия, у нас не было стремления близко познакомиться с этими представителями таежной фауны. Иногда мы внезапно оказывались в непосредственной близости к какому-нибудь случайному медведю-одиночке, но достаточно было громко свистнуть, как он бросался наутек.

Закончив работу в нижнем течении Нелькобы, я решил выйти к устью Теньки и провести работу в бассейне вышерасположенных притоков Колымы.

Лошади прибыли 9 августа. Прибывший транспорт состоял из восьми лошадей. Утром на следующий день они разбрелись, и на поиски их пришлось направить почти весь состав партии.

Часа через три в барак вбежал взволнованный Миша Абтрахманов и прерывающимся голосом заявил, что нашел Родионова километрах в двух от барака. Мы все гурьбой направились к месту страшной находки. На небольшой, заросшей кустарником поляне, около двух крупных лиственниц валялась беспорядочно разбросанная кучка костей — череп, ребра, часть позвоночника, несколько в стороне находился примятый кустарник с бурым пятном подшившего мха и ветвей, — здесь, по-видимому, лежало тело Родионова. Осматривая полянку, мы обнаружили брюки с торчащей из кармана Гошиной трубкой, и, наконец, совсем в стороне мы нашли шапку. Вот и все, что осталось от бедного Георгия. А ведь мимо этого места, где-то совсем близко, проходили мы, когда искали Родионова в июне!

Мы похоронили Родионова около дерева, на котором сделали затесь с надписью: «Здесь найдены останки трагически погибшего рабочего Нелькобинской партии Родионова Г. И. 10.08.1932 года». Несколько минут молча, с опущенными головами, простояли мы перед этой своеобразной могилой и тихо пойми обратно, чувствуя себя в какой-то степени виновниками гибели этого молодого парня.

После обеда мы вчетвером: я, Ковяткин, Миша и Кут пошли устанавливать палатку-базу вверх по Чалбыге. Поисковый отряд отправился заканчивать опробование ручья Родионовского — так решили мы назвать ключ Мокрый, в честь погибшего Гоши Родионова. Этот ключ показывал хорошие результаты опробования. Пришлось переделать затесь в устье ручья и переписать все документы — записи в дневниках, надписи на пробах и образцах, чтобы избежать путаницы в документации. Впоследствии здесь был организован сначала прииск, а затем рудник «Родионовский».

Мы уже порядочно отошли от барака. Солнце клонилось к закату. На безоблачном небе белыми глыбами плавали редкие кучевые облака. После предыдущих дождливых дней все вокруг дышало миром и тишиной. Мы с Ковяткиным шли по крутому берегу Чалбыги, которая, весело журча, искрилась и переливалась в лучах заходящего солнца.

Миша с неизменным Чалкой, загруженным нашим нехитрым снаряжением и продуктами, ушел вперед вместе с Кутом.

На одном из заворотов Чалбыги, около крутого бортика с отчетливо выраженным напластованием галечника, залегающего на сланцевых породах — самое удобное место для взятия пробы, мы решили задержаться и промыть пару лотков. Небольшой толевой лоток был с собой. Спустившись вниз, взяли пробу, и пока Ковяткин ее промывал, я делал зарисовку и описание места взятия пробы.

Закончив промывку, поднялись та бортик, чтобы догнать ушедшего вперед Мишу. Вдруг раздался выстрел. Через небольшой промежуток времени последовал второй, потом третий, четвертый. Мы рысью бросились вперед и, выскочив из возвышенное место, увидели медленно двигающегося прихрамывающего медведя, явно раненного. Медведь пробирался по широкой галечной отмели, оставшейся после растаявшей наледи, к противоположному берегу, поросшему лесом.

— Баах! — раздался пятый выстрел. Медведь подскочил и, тяжело ковыляя, ускорил свое продвижение.

Мы с Ковяткиным бросились к месту переправы. Туда же бежал запыхавшийся Миша с берданкой в руках. Оказалось, что это медведица и что на берегу, забравшись на дерево, сидят двое медвежат.