Время от времени ты бросаешь в холодное безмолвное пространство дикий призывный клич и, навострив уши, прислушиваешься, нет ли желанного ответа? Но вокруг стоит мертвая тишина, и только эхо насмешливо бросает тебе обратно обрывки твоего истошного вопля. Проходит долгое время, и вот наконец на твой призывный крик откуда-то издалека, чуть слышным слабым отголоском доносится ответный звук. Тебя услышали, связь установлена. Это первая радость, первое достижение, но они несравнимы с тем восторгом, который охватывает тебя, когда твой глаз увидит наконец яркую огненную точку.

В таком именно положении оказались мы сегодня, да и только ли сегодня?

Когда мы находились на вершине гольца, набежала неожиданно гроза и вымочила нас как следует. Тщетно пытались мы соорудить себе надежную защиту из каменных плит, в изобилии валявшихся вокруг. Каждый построил себе домик сообразно со своими архитектурными наклонностями, но когда полил дождь, то создалось впечатление, что ты сидишь под водосточной трубой, со всех сторон лились холодные струи, и это удовольствие продолжалось неизмеримо долго. Гроза пронеслась, надвинулась вторая, и мы решили убираться прочь, чтобы не заночевать в горах.

Когда Левша приехал в Петербург, то он, в ужасе оглядываясь кругом, с тоской вопрошал: «Господи, куда же меня завезли? Где же Расея-матушка? Пропала моя бедная головушка». Вдруг, увидев шелуху от подсолнухов, густым налетом покрывавшую землю, радостно завопил: «Семечки! семечки! Мать честная, семечки! Так, значит, я в Расее».

Этот эпизод, дополнительно к Лескову, включенный при постановке «Левши» во втором МХАТе, припомнился мне, когда мы, проходя вчера по какой-то полянке, обратили внимание на странные цветочки, покрывавшие ее, и, приглядевшись к ним, радостно завопили: «Лук! Лук! Мать честная, лук! Урра! Живем!» — и с наслаждением начали пожирать, прямо на ходу, сочную пахучую травку. Охапку ее мы принесли на стан, и наше меню приобрело на редкость пронзительный «расейский» запах.

Сижу, комфортабельно пристроившись, за столом с просторном чистеньком бараке на устье Теньки и с некоторым содроганием вспоминаю «мокрые дела» вчерашнего дня.

Несколько дней тому назад я отправил поисковый отряд в устье Теньки. Работа была закончена. Положительные результаты в смысле золотоносности в бассейне Нелькобы дал только ключ Родионовский. Надо было использовать оставшееся время и попытаться провести опробование нескольких притоков Колымы около устья Теньки. Для облегчения лошадей решено было, что часть не боящегося подмочки груза будет сплавлена на плоту вниз по Теньке до ее устья. Это будет также своего рода репетицией строительства плотов и испытания их сплавных качеств, так как впереди нам предстоял сплав до Среднекана по Колыме через знаменитые Колымские пороги.

Отправив поисковиков, мы с Ковяткиным и Мишей задержались на несколько дней, чтобы закончить геологическую съемку. И вот наконец все сделано и мы можем распроститься с Нелькобой.

В свое время Пульман, совместно с Петром, сделали на устье Чалбыги из большого тополевого дерева неуклюжий батик, названный нами «Нелькобстрой». Батик был наполовину выжжен, наполовину выдолблен. Это низенькое длинное суденышко чрезвычайно неустойчиво. Оно переваливается с боку на бок, а сидеть в нем надо прямо на дне. Нос батика несколько «повело» в сторону. Он имеет тенденцию все время «впадать в правый уклон».

Зная, что впереди по Теньке имеются пороги и что нам предстоит неизбежное купанье, мы все наши вещи отправили с Мишей на Чалке, захватив с собой два брезентовых плаща, телогрейки и кое-какую мелочь, крепко привязанную к распоркам между стенками батика.

Отправив Мишу в путь-дорогу, мы с Ковяткиным не стали задерживаться и часа в два дня отчалили от устья Нелькобы.

День был ясный, солнечный. Правда, вдали рычал заглушенно гром, но кто будет обращать внимание на такие пустяки, когда над головой синеет небо и «солнце Ниагарой льет лучи». Ко дну батика для большей устойчивости мы привязали с обеих сторон по жердине, и зеленоватые воды Нелькобы, как добрые кони, рванули батик и понесли его по рокочущей струе в тенькинские воды.

Вначале путешествие доставляло нам оплошное наслаждение. Батик то стрелой летел по пляшущим барашкам волн, местами продираясь через каменистые перекаты, то медленно скользил по тихой глади плесов. Свежий ветерок отгонял прочь назойливую мошкару, солнышко весело улыбалось с голубого неба, и все дышало прелестью ясного августовского дня, Мимо проносились живописные берега с торчащими утесами, окаймленными то зеленым кружевом лиственниц, то желто-багряными кунами кустов и золотистых березок. Время от времени на зеркале плеса чернели многоточия утиных выводков.

Однако небо постепенно покрывалось серым саваном туч, все ближе и ближе раздавались раскаты грома и наконец полил беспощадным дождь. Мы вылезли на берег, перевернули батик и, комфортабельно расположившись под надежной крышей, с аппетитом стали закусывать лепешками с консервированным молоком. Дождик из бурного перешел в мелкий затяжной и мы решили двигаться дальше, чтобы попытаться добраться до устья Теньки. Так перешли мы «из царства свободы в царство необходимости» и уже без наслаждения, усердно поливаемые дождиком, понеслись дальше по серой невзрачной поверхности тенькинских вод, покрытых сеткой дождевых капель.

Перекаты стали попадаться чаще, камни уже не прятались под воду, а серыми клыками угрожающе торчали из-под нее, и белые пенистые волны в буйной ярости дробились об их массивные окатанные бока. Батик бросало из стороны в сторону, волны бились о по утлые бока, перехлестывали через борт.

Ковяткин рьяно вычерпывал воду, но разве можно «объять необъятное?» После каждого переката батик, выйдя на тихую воду плеса, почти на четверть оказывался заполненным тенькинской водицей.

Между тем река становилась все уже и уже. Высокие отвесные берега образовывали причудливые нагромождения мрачных иззубренных утесов, местам и покрытых завалами наносного леса, повествующего о масштабах разливов. Время от времени посреди реки попадались одиноко торчащие утесы-останцы, мимо которых мы лихо проносились по белым барашкам золи, а издали все яснее, все отчетливее доносился глухой многообещающий рев.

Это был первый настоящий порог, где хаос выступающих из-под воды порфировых жил среди сланцевого основания образовывал сложный извилистый частокол торчащих зубчатых камней. Между камнями ревели бело-зеленые валы, пенясь и захлебываясь от ярости. А посредине этого ревущего хаоса, как символ кротости и покоя, стоял «он», опершись на камень. Охваченный со всех сторон воющими в бессильной ярости волнами «он» был одинок и прекрасен в своем безмолвном величии — этот светоч культуры, заброшенный сюда властной рукой человека. «Он» — плот, на котором плыл наш поисковый отряд. Прочно посадило его, беднягу, на острый каменистый зуб, накренило по углам в 30°, прижало к какому-то выступу, — так и остался он здесь зловещим памятником неудачной попытки человека проскочить через первый тенькинский порог.

Со скоростью экспресса пронеслись мы мимо плота, и зеленый хаос поглотил нас. Тысячи ведер воды бурным потоком хлынули в батик, борта его исчезли под волнами, и он превратился в подводную лодку, а мы — в торчащие из-под воды перископы. Наша подводная лодка вихрем промчалась между жадными зубцами камней и очутилась в тихом глубоком омуте, погружаясь все глубже и глубже под воду. Бешено работая веслами, почти по пояс в воде, подплыли мы к спасительному берегу и благополучно выбрались на сушу. Вылили из батика воду, выжали одежду и вновь понеслись вниз по реке навстречу новым мокрым приключениям.

Пороги сменялись порогами, и каждый раз наш батик на три четверти наполнялся водой, но все же честно проскакивал через каменные барьеры, преграждавшие ему дорогу. Рев, стоявший в воздухе, стал уже привычным для уха, но вот оно уловило новый ритм, новую мелодию более мощного грохота.