Парой нам тяжеленько приходится от такой системы работы, но делать нечего, надо как-то приспосабливаться. Больше всего выматывает недостаток сна. За сутки, находясь в беспрерывном движении, с увесистой нагрузкой на спинах (вместо рюкзаков мы сделали себе таежные «сидора» из мешков с веревочными лямками), мы спим не более трех-четырех часов: ночами не дают спать комары. Только днем на солнышке, где-нибудь на ветерке, удается забыться коротким тревожным сном. Нас слишком часто мочит дождем, и мы уже как-то привыкли к «мокрому режиму».

2 июля мы вернулись из маршрута к стану поисковиков. Там ликование. Миша застрелил лося. Положение с продовольствием у нас сразу неизмеримо улучшилось. Вчера под утро, когда все крепко спали, два лося подошли к палатке, напугав нашу лошадь, которая разбудила Мишу. Тот схватил ружье, выскочил из палатки и увидел в полутьме какую-то темную фигуру, опрометью бросившуюся в сторону. Решив, что это медведь, Миша выстрелил в тот момент, когда зверь скрывался в кустах. После выстрела он не рискнул идти в заросли и вернулся в палатку. Утром было обнаружено тело крупного лося, которому пуля удачно попала в самое сердце.

Теперь у нас мяса хоть отбавляй — лось весил не менее 18 пудов. Старый таежник Пульман с успехом закоптил большую часть его. Пришлось затратить на это целый день, но зато мы теперь можем не думать о еде. Мясо лося намного вкуснее оленьего. Из головы лося было приготовлено заливное — вкуснейшая вещь, прелесть которой особенно ощущается после бесконечных консервов.

Пока Пульман с товарищами коптили лося, мы с Ковяткиным проводили нашу «дневку». Дневка эта совсем не день отдыха, а только несколько иная затрата энергии. Целых четыре дня с утра до вечера, вечером и ночью, потеряв всякое представление о времени и пространстве, прикорнув на 3–4 часа, в самое знойное время, где-нибудь под кустиком на вершине гольца около очередного снежного пятнышка, вели мы съемку. А теперь с утра до вечера сидим вычерчиваем, наносим и увязываем съемку, тихо напевая: «Завязка, как сказка, невязка — страданье». К счастью, невязки не выходят за пределы нормы. Вчера мы, вернулись из маршрута довольно рано, так что за ночь успели основательно отоспаться в тиши и покое, отдыхая душой и телом от замучивших нас врагов — комаров. В палатке их почти не было и, проснувшись утром, мы увидели только пару десятков их толстых, упитанных, налившихся кровью, как клюква, сидящих блаженствуя на потолке палатки.

Когда в палатке стало слишком жарко, мы перекочевали к коптилке — большому решетчатому настилу, покоящемуся на вбитых в землю столбах. На настиле лежало слегка присоленное мясо лося, а внизу горел костер из трухлявых бревен и сучьев, вздымавший к небу клубы густого дыма. Здесь около этого дымного облака мы прекрасно поработали — комары сюда залетать не рисковали.

12 июля. Целый день мы шагали по массивным отрогам и водоразделам, сложенным из гранитных обломков, и мои опорки окончательно развалились. Съемку замкнули только к вечеру, когда из-за гор поползли тяжелые серые тучи. Возвращались ночью по тайге под проливным дождем, мокрые, усталые, голодные. Эта ночь знаменита еще тем, что вывелось второе поколение комаров, и теперь от них совсем нет житья.

14 июля. Сидим на вершине гольца. Вечереет. Внезапно подул свежий ветер. Ровный как пассат, он молниеносно разогнал комариную нечисть, которая только что несметными полчищами окружала нас, не давая ни на минуту покоя. Солнышко скрылось за горизонтом, и мы, воспользовавшись отсутствием комаров, остановились на ночлег около маленького снегового пятнышка, уцелевшего в небольшой ложбинке на склоне хребта. С каждым днем этих пятнышек остается все меньше и меньше. Питаемся мы плохо, консервы да чай с лепешками — вот наша основная еда, когда мы «на горах», то есть в маршруте. Когда мы «в лесах», пища, конечно, несколько лучше, но «в лесах» мы кратковременные гости.

Мясо лося, закопченное Пульманом, стало похоже на сыромятную кожу как запахам, так и консистенцией. В нем завелись какие-то жучки, букашки, и есть его довольно противно. Скудно поужинав вяленым мясом с полулепешкой на человека, запили эту нехитрую снедь чаем я, помечтав о поросенке с хреном, мирно разошлись в свои апартаменты — я под смолистый корень, Ковяткин под куст.

17 июля. Спать хочется отчаянно. Давно уже мы то поднимаемся вверх, то спускаемся вниз, и временами я начинаю впадать в прострацию. Описываешь маршрут, а рука как неживая начинает царапать что-то свое. Уснуть нельзя: все на тебе рваное, худое, и тысячи жал зорко следят за тобой. Стоит хоть на пару минут успокоиться, как немедленно начинается атака на самые слабые места твоего одеяния. Я мечтаю о переносной палатке-малютке, вместимостью на два человека, которую можно брать с собой в маршрут и спокойно в ней отдыхать.

20 июля. Вчера к вечеру мы добрались до стана наших поисковиков. Они досыта накормили усталых голодных путников. За время нашего отсутствия Миша убил оленя, имевшего неосторожность близко подойти к палатке. На гольцах они нам часто попадаются, но так как мы ружья не носим, то они нам вроде «ни к чему». По-видимому, это олени из стада Василия, о котором говорил Протопопов. Обед был пречудеснейший — на первое картофельный суп с олениной, на второе жареная оленина, на третье кофе «мокко» со сгущенным молоком. Давненько мы, привыкшие к спартанской пище и скромным чаям, не вкушали таких чудесных яств.

После обеда, немножечко покалякав, мы как убитые уснули и проспали до позднего утра. Снаружи неистовствует непогодь, хлещет дождь и так сладко спится под аккомпанемент стучащих по палатке дождевых капель. К полудню дождь прекратился, но небо оставалось грозово-хмурым. Вода в Нелькобе поднялась метра на полтора, и кроткая беззубая старушка превратилась в разъяренную львицу «с косматой гривой на спине». Откуда у львицы косматая грива — пусть ответит Лермонтов.

Пульман великий отгадчик снов. Я, чтобы доставить ему удовольствие, сочинил роскошный сон, — на фоне гольцов и тайги раскинулось огромное болото, в котором вместо кочек повсюду торчали человеческие черепа и кучками покосившиеся кресты, а рядом дико завывала нечистая сила, терзая погребенных под крестами мертвецов. Пульман прямо-таки просиял от радости: «Ну, значит, золото здесь есть, ты только запомни место, которое тебе приснилось, это самое богатство значит здесь и запрятано».

В бога Пульман не верит, но нечистую силу чтит.

24 июля. Утренняя заря слегка позолотила края далеких облаков, еще серебристая луна, только наполовину утратила свой яркий ночной блеск, а мы уже на ногах. Холодно. Июльские утра дают себя знать. Теперь уже становится темновато и нельзя работать всю ночь, как в начале июля. А на высоте в 1200 метров много ли тепла может дать жиденький костер из тощих веток стланика? Он скорее обманывает, чем греет.

Проснулся я от холода и от странного треска, который донесся до моих ушей. Когда я открыл глаза, передо мной предстало феерическое зрелище — постель моего спутника ярко пылала, с треском разбрасывая вокруг себя фейерверки искр, а сам он с искаженной от ужаса физиономией в облаках дыма стремительно мчался прочь с належанного места. Коварное пламя костра потихоньку подобралось к груде стланиковых веток, на которых пристроился Ковяткин, и зажгло ее. Все в общем обошлось благополучно, если не считать пары новых дырок на одежде моего соратника.

С одеждой дело у нас обстоит катастрофически плохо. Я, например, одет так: на мне асимметричные брезентовые брюки, сохранившиеся после полевой работы 1931 года. Асимметричные потому, что я, по примеру известного Тришки, пытался чинить их за счет укорачивания штанин, во несколько увлекся и только под конец вспомнил мудрый прутковский афоризм — «нельзя объять необъятное». После этого я начал лихорадочно заполнять прорывы в них посторонним материалом. Латаю я их… в общем не спрашивайте меня, куда я дел все свои носовые платки. Так вот эти самые брезентовые брюки составляют самую прочную основу моего гардероба, его, так сказать, тяжелую артиллерию. Правда, комариное жало пронизывает эти брюки с такой же легкостью, как хороший нож кусок теста, но все же это защита. Под ними к телу прилегает «лоскутная империя» кальсон, которые, несмотря на систематическую чинку, упорно рвутся, причем каждый раз на новом месте. К счастью, дырявые участки кальсон и брюк не совпадают, так что кое-как существовать можно. В брюки наглухо засунута нижняя рубашка — краса и гордость моего гардероба, добротная, без единого изъяна. Вообще с рубашками у нас дело обстоит неплохо, особенно с нижними.