23 июля ровно в 4 часа 30 минут утра мы выступили в дальнейший путь. Итак, теперь состав нашей партии полностью определился. Я в качестве начальника и коллектора, Успенский — прораб-поисковик, Кулеш — промывальщик, Кривошапкин — каюр-конюх и Трусов — рабочий. Последний был получен нами от Гаврилова и, конечно, оказался «лучшим из лучших».

Транспорт наш состоял из 9 лошадей, в достаточной мере измученных, причем у некоторых были потертости, так что их пришлось вести почти налегке. Все мы, конечно, шли пешком, и даже Семен Кривошапкин, коренной якут, считавший для себя позором идти пешком, когда у него имеется добрый конь, доверху загрузил своего серого красавца жеребца и уныло плелся, ведя его в поводу.

Душное утро сменилось знойным безветренным днем. На небе багровым диском висело солнце, тускло просвечивая сквозь синеватую дымку сухого тумана. Где-то далеко буйно цвели пожары, их отголоски добрались сюда в виде густой хмары, которая застилала горизонт и превращала местность в смутное, лишенное контуров пятно.

Мы медленно тащились по узкой извилистой тропинке, изнемогая от палящего зноя. Термометр показывал 32° в тени. По сравнению с температурами Средней Азии здесь, конечно, прохладно, но если учесть, что из-за комариной нечисти, на которую не действуют никакие температурные факторы, приходится идти плотно одетому, под покровом черной сетки, то разница окажется не такой уж большой.

25 июля мы добрались до устья Эмтегея. Он встретил нас неприветливо. Забронировавшись в густую сеть непроходимых зарослей и болот с многочисленными старицами и извилистыми заводями, он упорно не хотел разрешить нам проход вверх по его долине, лишенной даже намека на какую-нибудь тропу.

До устья этой многообещающей реки мы добрались сравнительно легко, по знакомой, хорошо наезженной тропе. Здесь, привязавшись к астропункту, расположенному около самого ручья, в непосредственной близости от якутских юрт, я закончил съемку, которую вел от Кону-Уряха.

Поскольку мне пришлось проводить зарисовку, вести счет шагов, брать барометрические отметки и проводить кое-какие записи, я значительно отстал от своих путников и застал их уже в жилище эмтегейских якутов, где они с наслаждением отдыхали после долгого пути. Семен оживленно разговаривал со своими приятелями — якутами, с пристрастием расспрашивая их о дороге, кормах, охоте и прочих достоинствах и недостатках Эмтегея. С их помощью была составлена новая, более подробная схема гидросети Эмтегея. Семену еще ни разу не приходилось ходить по нему.

Он был моим переводчиком, и разговор у нас шел довольно быстро и непринужденно. Меня несколько смутили рассказы якутов о каких-то таинственных топях, которые засасывают крупных животных. Ляглев, охотясь на оленей в среднем течении Эмтегея, сам видел, как убегавший от охотника олень вдруг остановился и судорожно встал на дыбы, пытаясь вырваться из захватившей его трясины. Вообще к Эмтегею якуты чувствовали какое-то недоброжелательство и летом ее любили ходить туда. «Плохая дорога, — говорил Семен, покачивая головой, — однако коней совсем кончать будем».

Плохая или неплохая, а идти надо. Немного отдохнув и плотно подзакусив, мы тронулись в путь.

Семен с Кулешом и Трусовым отправились с транспортом вверх по Эмтегею. Они должны были пройти вверх километров 5–6 и, выбрав подходящее место с достаточным количеством корма для лошадей, остановиться на ночлег, разведя на галечной отмели большой сигнальный костер, который служил бы нам маяком.

Мы с Успенским собирались со съемкой и опробованием пройти вдоль берега Эмтегея, и поэтому нам предстояло значительно отстать от своих спутников.

Отправив транспорт, мы привязались к астропункту и пошли, отсчитывая шаги, вверх по долине Эмтегея. Однако уже через километр начались дебри прибрежных древесных завалов, которые создали совершенно непроходимый барьер. Пришлось выходить на водораздел, чтобы дальше вести съемку и заметить дым костра, который должны были разжечь наши спутники.

Было около 9 часов вечера, когда мы взобрались на водораздельный склон долины Эмтегея. Багровое солнце скрылось за горизонтом. Комары полчищами атаковали нас со всех сторон, и Эмтегей, дикий и неприветливый, лежал внизу перед нами. Его широкая плоская долина поблескивала бесчисленными точками, запятыми и многоточиями болот и озер, среди которых извилистыми лабиринтами тускло сверкали очертания проток и стариц. Где-то далеко, прижимаясь к густо залесенному левому берегу, белели широкие галечные отмели главного русла. Вдали в туманной дымке смутно маячили очертания невысоких гор.

Мы шли по заросшему водоразделу, стараясь разглядеть желанный огонек.

Около 12 часов ночи мы наконец заметили вдалеке светящуюся красную точку костра. Эмтегей в этом месте далеко отходил в сторону, и нам долго пришлось путаться среди густых зарослей, пока мы не выбрались к руслу реки. Где-то неподалеку булькнул выстрел, и на душе у нас стало веселее.

Эмтегей очень своеобразная рака. Русло его то разбивается на ряд многочисленных проток, а то вдруг превращается в широкую, медленно текущую реку, подмывающую крутые берега, на которых хаотически дыбятся громады лесных завалов.

Только к часу ночи мы добрались до стана. Как приятно было в свете горящего костра увидеть две наших палатки! Около них были в беспорядке разбросаны вещи, значительная часть которых оказалась подмоченной. Транспорт вынужден был почти все время идти, по руслу, и лошадям частенько приходилось на глубоких местах пробираться чуть ли не вплавь. Попытки выбраться на берег и идти вдоль него неизбежно оканчивались неудачей. Транспорт каждый раз забирался в такие дебри, из которых только с большим трудом удавалось опять выбраться к руслу.

Наследующее утро, оставив Семена сушить подмоченный груз, мы отправились к устью Эмтегея, так как съемку и опробование вчера пришлось прервать. Во всех пробах оказались знаки золота. Это говорило о том, что где-то выше имеются коренные или россыпные источники золота, возможно достаточно серьезные. С интересом рассматривал я галечный материал, слагающий прибрежные косы. Меня очень интересовала странная разноцветная галька, похожая на застывший шлак. Такая галька мне никогда раньше не попадалась. Что же это за породы и как они залегают? После совместно проведенного дня мы довели съемку до нашего лагеря и стали готовиться к дальнейшей планомерной работе.

Я с одним из рабочих решил отправиться в маршрут по правому водоразделу Эмтегея, а Успенский с транспортом должен был двигаться вверх, ведя опробование. Договорились, что он остановится на правой стороне Эмтегея около устья его первого крупного притока — ручья Пенесекчана. На схеме-карте он находился километрах в 30 от устья Эмтегея. В маршрут мы взяли маленькую походную палаточку размером 2,0×1,5 метра, весом около 1,5 килограмма, легко укладывающуюся в рюкзак.

Забрав с собой трехдневный запас продовольствия, мы распростились с нашими спутниками и медленно стали взбираться на водораздел.

Продвижение с работой проходит медленно. То надо остановиться, чтобы замерить и описать обнажение горных пород, то внимательно рассмотреть развал кварцевой гальки, взять пробу, произвести зарисовку, нанести на карту линию маршрута с необходимыми деталями и так далее. Так что за день мы прошли не более 9–10 километров.

На второй день погода стала портиться. К вечеру поднялся ветер, небо затянуло сплошной пеленой туч и как-то внезапно хлынул ливень. Он был настолько силен, что не успели мы оглянуться, как промокли до нитки. С большим трудом удалось поставить нашу маленькую палаточку. Мы залезли в нее и, лязгая зубами, скрючились на мокрой земле, тесно прижавшись друг к другу в тщетных попытках согреться.

Дождь лил как из ведра, и не было никакой возможности развести костер, чтобы обсушиться и сварить ужин. Пришлось поужинать «всухую» несколькими сухарями, запивая их дождевой водой. После ужина мы опять тесно прижались друг к другу и забылись в зябкой полудремоте. Мне невольно вспомнились мудрые уютные слова из классического труда «Полевая геология» Вебера: «…не всякий способен спать в палатке, положив под голову седло, а посему для того, чтобы иметь возможность как следует отдохнуть, необходимо возить с собой походную кровать».