От открывшейся беспредельной панорамы захватило дух. Я пытался подобрать слова к тому, что сейчас вижу, но так и не смог. Вместо этого зачем-то спросил Капитана:

— А что, точно мы сейчас под шатром?

— Да, мы под шатром, — ответил, не отрываясь от звездного неба Капитан.

— Интересно, могут ли в шатре быть какие-то телескопические линзы, — тихо, как бы сам себе сказал отец Иван, — ощущение, будто сквозь большой телескоп на небо гляжу.

— Нет, конечно, — возразил Капитан. — Таковы здесь свойства самого пространства. Возможно, чище мир, меньше космической пыли и даже меньшая разреженность пространства, нет таких пустот, что у нас.

— То есть, ты хочешь сказать, что из мира стражей до центра галактики не тридцать

тысяч световых лет, как у нас, а меньше? — спросил я.

— Не знаю, — простодушно пожал плечами Капитан, — не летал.

— Красиво, — спросил тихо подошедший Клен, — нравится?

— Нет слов, — ответил отец Иван.

— Я рад, что вам нравится наше ночное небо, — сказал Клен. — Может быть, небо объединит наши народы. А пока укажу вам главное.

Клен махнул рукой и длинным узловатым пальцем показал в центр неба. В полумраке его рука напоминала ветвь дерева.

— Это духовное сердце нашего мира, как оно открывается нашему народу, — спокойно сказал Клен. — Там обитель очень высоких и благих духов, если по-вашему. Средоточие Аз-А-у…

— Что-то вроде Бога Отца, — уточнил Капитан.

— Идемте, — попросил Клен. — Друзья, надо торопиться, нас ждут.

Клен повернулся и бесшумно зашагал по дорожке. Мы нехотя поплелись за ним, с огромным трудом оторвавшись от сияющей звездной бездны.

— Да, — сказал Капитан, — первый раз я здесь полночи простоял. И никто не торопил. А теперь вот ждут.

Мы снова вступили на лестницу, поднялись и оказались в еще одном зале меньших размеров. Здесь потолок был уже нормальный, сплошной. Но одна из стен, повернутая к вершине холма, была «прозрачной».

Я увидел Серебряные Деревья («прозрачная» стена обращена именно к ним), они тихо светились отраженным звездным светом. В ночи они напоминали молитвенников-исполинов, пустынников, аскетов-великанов молитвенно воздевающих руки в небеса.

Несколько светил непередаваемого цвета сияли над ними, просвечивая концентрическими кругами.

Дальнейшее разглядеть не успел. В зале внезапно вспыхнул свет. Он полился из ниоткуда, не было ни фонарей, ничего. Мы увидели стражей, сидящих прямо на полу, на подушках, подобно арабам, или индусам. Стражи встали и шумно приветствовали нас.

Мы ели и пили.

Все было необычайно вкусно, а вода в кувшинчиках имела разный аромат и пьянила, как очень хорошее вино.

Специально для нас была запечена рыба. Весьма хитрым способом. Ее бесподобный вкус запомнится, наверное, на всю жизнь. Сами стражи вегетарианцы (этому я как раз совсем не удивился).

Ели и пили в благоговейном молчании. Лишь на лицах стражей менялись эмоции, стражи выглядели тревожно и что-то бурно обсуждали на своем, мысленном уровне. Наконец Белодрев сказал:

— Боюсь нашим друзьям-человекам не очень уютно оттого, что мы тут беззвучно говорим.

— Не очень вежливо с нашей стороны, — подхватила Игуменья.

— А давайте, что-нибудь споем, — предложил Серебряный. — Нашим друзьям жевать будет веселее.

И стражи запели.

В их пении переливалось многоголосое «а-а-а», что мы уже слышали у Пестрого. Но только теперь в многоголосье вплетался набор совершенно непостижимых звуков, от птичьего щебета, до шелеста листвы.

Трудно было поверить, что все это производилось сидящими рядом с нами и внешне сейчас мало от нас отличающимися существами.

Мы ели и пили, а перед нами разворачивалась картина Творения. Прекрасные, далекие, чуждые страданию и злу миры возникали из звуков пения стражей. Описав величественный, непостижимый круг в мироздании, все сотворенное устремлялось к Творцу.

Голоса стражей становились все выше, миры все ослепительней. Наконец, оборвались все звуки, кроме переливчатого «а-а-а», дошедшего до раздирающих сердца высот, до Истока, и затихшего.

Мы погрузились в безмолвие и тишину. Это было божественное безмолвие, безмолвие до Творения. Трудно сказать, сколько мы прибывали внутри него. Раздался голос Серебряного, и голос этот произнес невозможное, немыслимое в этом мире:

— Народ земли убил двух наших братьев.

Лица убитых стражей были неестественно белые, словно из бумаги. А в остальном — обычные, человеческие лица. И застыли на них, вполне человеческие чувства. Причем, чувства хорошие. Что-то вроде детского изумления.

И кровь! Самая настоящая, красная, человеческая кровь. Вот что хуже всего!

…Не может быть у демона кровь, они духи, а эти, получается, из плоти и крови. Нет-нет, тут что-то напутано…

Лесные демоны напоминали Виктору великовозрастных детей. И этим рождали в его душе щемящую жалость.

Жалость к демонам, вряд ли бы ее одобрил отец Василий, но что делать, Виктор был добрый малый.

У первого и у второго стража быстрыми и точными ударами топора разрублены грудные клетки. Смерть настигла их быстро, окрасив красным нелепые бело-зеленые балахоны, заострив торчащие босые ноги.

Мертвые стражи были так же похожи на хиппи, или на неопределенного вида сектантов.

Да на кого угодно, только не на демонов!

Виктор оглянулся.

Возле него, опираясь на свои топоры, стояли довольные Тимошка и Филька — послушание выполнено, лесные демоны обнаружены и убиты.

Виктора покоробил вид довольных гномов.

Он до последнего не верил, что земляной народ способен на убийство. Он знал, что они носятся с топорами по лесу. Но думал, что это такой специальный вид послушания, для земляных. А наказ игумена убивать лесных демонов, надо понимать символически. Каким же он был наивным!

Виктор не знал, что ему думать об отце Василии и об ангеле. Пока ему было даже страшно направлять мысли в это русло. Оставалось одно голое чувство: что-то у нас не так, раз мы дошли до убийства.

Конечно, гномы рассказали, что лесные демоны вначале притворились деревьями. Но они распознали бесовский обман. Тогда демонам ничего не оставалось, как принять свой нормальный облик. Вот в таком облике их зарубили и приволокли сюда.

…А ведь по большому счету эти существа ничего плохого нам не сделали, — продолжил размышлять Виктор. — Кроме гномов никто и не знал, как они выглядят. Мы же их земли вообще под покровом ночи проходили. Ангел отцу Василию сказал — срочно собираться. Взять Чашу, Антиминс, Престольное Евангелие, иконы, облачение: ничего антихристовому духу не оставлять! И запечатать Престол знаком рыбы.

Ночью перешли Браму. Спустились в какую-то загаженную лесопосадку. Потом канава была, такая же грязная. Я еще правую ногу замочил. Потом этот холмик. Через который едва ли не бегом бежали.

На холме ржавые конструкции. Некие башни. В темноте было не разглядеть. Ангел сказал, что это самое гиблое место. Но никто нам ничего плохого не сделал…

Нет, если б Иосиф Волоцкий, борясь с ересью жидовствующих, так размышлял, как я сейчас, — внезапно осадил себя Виктор. — Они же мне ничего плохого не сделали и вообще, приятные люди.

Нет уж, здесь никаких компромиссов быть не должно. Где бы сейчас была церковь, если бы первые христиане пошли на компромисс с языческим миром? Или, если бы преподобный Иосиф не настоял бы на казни еретиков?

Нет, с бесами никаких переговоров. Не мир, а меч…

Мысли Виктора приобрели возвышенный характер. По привычке, приобретенной у Свидетелей Иеговы, в такие моменты он думал цитатами из Писания:

Враги человеку ближние его. Не о нашем ли времени речь: двое будут в поле, один возьмется, другой останется. Ибо не мир Он принес, а меч. Меч, — повторил Виктор как бы подпитываясь от самого слова бранной силой.

И он увидел этот самый обоюдоострый меч из Писания! Этим мечем, в руке Господа был никто иной, как отец Василий, что выходил из катакомб.