— А в нашей самой главной песне поется, — гордо заявил я, — видевший Меня видел и Отца. Это сказал нам сам Воскресший. Так что мы, христиане, знаем Бога. Не в смысле, конечно, что Его постигли (Он, естественно, непостижим), а в смысле, что можем познать Отца через Сына.

— Песня эта нам известна, — задумчиво сказал Белодрев. — Мы бы очень хотели иметь понимание этой песни от вас. Но пока не получили. А почему? Вот такой вопрос: если вы, действительно, знаете Того, о Котором ничего нельзя сказать, то почему же вы продолжаете совершать столько зла?

Простейший вопрос почему-то застал меня врасплох. Я бессильно качнул руками. Дело спас отец Иван:

— Белодрев, — мягко сказал он, — поверь, это самая большая загадка нашего народа.

— Простите, — вздохнул Белодрев, — не хотел обидеть. И не будем обижать Царь-Дерево. Друзья-человеки, подойдите ближе, поздоровайтесь.

Я коснулся рукою шершавого ствола, он был теплый и, кажется, гудел от избытка внутренних сил. Смутное чувство некой величественной огромности заполнило мое сердце. И тут же я отметил про себя, что дерево это, в отличие от деревьев в мире стражей, находится как бы в полусне. Возможно, так оно защищается от соседства тьмы.

— Царь-Дерево наблюдает за тропинками в Брошенном лесе, — сообщил нам Белодрев. — И, конечно же, знает о перемещении рабов отца Василия. Нам надо поговорить с ним. Это займет некоторое время. Царь-Дерево медлителен.

Белодрев и Пестрый опустились прямо на землю и, повернувшись спиной к стволу дерева, прикрыли глаза. Мы вернулись к роднику.

— А здорово тебя Белодрев отделал своим вопросом, — сказал отец Иван.

— Почему, меня? — возмутился я. — Кажется речь шла о всех христианах.

Повисло молчание. Отец Иван задумчиво смотрел на прозрачные воды родника. И вдруг спросил:

— Что вы обо всем этом думаете?

— О чем? — сказал я.

— Ну, вообще.

— Не понял?

— У тебя, Дима, нет такого ощущения, — медленно произнес отец Иван, — что все, что было до того, как мы с Брамой столкнулись — сон. Нет, я понимаю, конечно, что не сон. Я помню о семье, и еще вчера, когда мы вошли в Сумрачную землю, сердце едва не разорвалось от тоски и страха из-за всех этих проблем со служением и епископом.

— Естественно, и сейчас я помню обо всем этом… но, такое чувство навязчивое, будто мне все это снилось, вся моя прежняя жизнь со своими проблемами, и вот теперь только я начал пробуждаться.

— Представляешь, — ответил я, — и у меня похожее ощущение.

— Это нормальный процесс, — встрял Капитан. — У меня тоже так поначалу было. Возможно, психика защищается от потока новой необычной информации. Включается в поток, не анализируя его особо, а все прежнее переводит в сон. Иначе ведь с ума сойти можно. Смотрите. Только второй день нашего пребывания в зоне Брамы заканчивается. А столько уже всего перевидали. И прекрасный мир стражей и тьму Сумрачной земли.

— Хочу сразу предупредить; по возвращении с зоны Брамы, как только включитесь в привычный круг жизни, будет с точностью наоборот — пребывание здесь будет казаться сном. Многие детали, к сожалению, тут же сотрутся из памяти. То же, наверное, защита.

Надо будет сразу записать все, что видел, — подумал я. — Жалко будет все забыть.

— Да, очень много новых ощущений, — отец Иван все так же меланхолично смотрел в родник. — И кто скажет, что это от лукавого. Я только сейчас понял страшную реальность сил тьмы. Со стыдом, вам, как друзьям, признаюсь: я, поп, страшно недооценивал реальность сил зла. Дима не даст соврать.

— Теперь, батюшка, важно не переоценить, — сказал Капитан, — что б как с отцом Василием не вышло.

— Да, иеромонах Василий, — вздохнул отец Иван. — Уже завтра должна состояться наша решающая встреча, а я ведь о ней почти и не думаю. Тоже, наверное, защита…

— Отдыхаем, друзья, — сказал появившийся Белодрев. — Детей земли в лесу нет. Всех собрал в пещере отец Василий. Наверное, готовит понемногу к военному походу.

Гном Ляксашка бежал по узкому и извилистому коридору. За ним с тяжелым топотом неслись соплеменники.

— Стой, ма-а-асон! Стой, эку-у-уменист! — кричали они.

Коридор вел от шахт к потайному выходу из катакомбного монастыря. Ляксашка не добежал до выхода совсем немного.

Он как раз пробегал под электрической лампочкой, (еще два дня назад ее здесь не было, горел обычный факел). Яркий свет ослепил его и отнял последнюю надежду юркнуть незамеченным в тайный лаз, Ляксашка сбавил ход и тут же почувствовал сильный удар в спину, потом еще удар. Ляксашка задохнулся, кто-то ударил его по ногам. Ляксашка упал. На него тут же навалились.

— Прости, бра-ате, наш грех несмирения, — шипел ему прямо в ухо Филька, заламывая руку.

— Иначе ты не поймешь, — шипел во второе ухо Васька, заламывая вторую руку.

— Та-а-щите его к человеческой машине, — скомандовал старший гном Гришка.

— Не-е-ет!!! — завопил Ляксашка.

— Глупе-е-ц, — возразил ему Гришка, — мы заботимся о спасении твоей ве-е-чной души.

— Глупцы вы! — орал Ляксашка и даже перешел на «тарабарский язык» — совсем с ума посходили, где вы видели, что бы народ гор ползал как червь перед человеками. И никогда наш народ не воевал с народом лесным. Народ лесов нам ничего плохого не сделал. И вы будете вдвойне глупцами, если…

— За-а-ткните ему поганую бесовскую пасть, — скомандовал Гришка.

Ляксашка замолчал. Топоча, гномы свернули в боковой коридор…

В тот самый момент, когда соплеменники схватили и поволокли бедного Ляксашку к человеческой машине, от толпы гномов незаметно отделился гном Прошка. Он подождал, пока гномы свернули в боковой коридор, и быстро нырнул в тот самый тайный ход, до которого чуть-чуть не добежал Ляксашка.

Минут через пять Прошка выбрался наружу.

Он знал, что должен встретиться с лесным народом и все им объяснить. Но было уже темно, и Прошка не решился идти через враждебный лес. К тому же он еще не совсем понимал, куда идти.

Он решил пока переночевать в знакомой ему пещерке и завтра пораньше с утра двинуться в лес по Брошенной дороге…

Ляксашку тем временем дотащили до небольшого прохода в стене. Через проход змеился толстый, черный и жирный человеческий провод, от одного взгляда на который начинала болеть голова. По ту сторону проема была небольшая ярко освещенная комната, в ней-то и располагалась страшная человеческая машина — воняющий соляркой генератор.

Отец Василий стоял прямо посреди комнаты, в полном облачении. Рядом с отцом Василием, ближе к генератору, стояли еще два человека бомжеватого вида. Это были Анатолий и Сергей, бывшие рабочие Виктора-корейца.

Самого Виктора, однако, не было. Еще утром, под надуманным предлогом — мол, надо бы поточнее договорится о закупке солярки, и прикинуть, как лучше ее транспортировать через Заячью Нору — он ушел в Алексеевку.

Виктор догадывался о предстоящей экзекуции и, будучи неисправимо добрым, от природы, решил избавить себя от ее лицезрения.

Не было и Пастуха. Пастух должен был появиться у отца Василия в келье сразу, после заката, но так и не появился. Это было странно.

Пастух вел почти непрерывное и очень осторожное наблюдение за перемещением краснокутовского попа с сотоварищами и лесными демонами по землям «за Брамой». Этим вечером, после захода солнца он должен был обязательно явиться к отцу Василию, прямо в келью. И вот не явился. Это был тревожный знак.

Неужели они и Могильники перешли и даже Пастуха обезвредили, — тревожно размышлял отец Василий, — очень плохо, они у меня под боком, а я о них ничего не знаю.

В коридоре раздался тяжелый топот гномьих сапог.

Ведут этого, как его, Ляксашку. Краснокутовский поп возможно уже почти на пороге, пора срочно поднимать боевой дух. Так что Ляксашка умом повредился весьма вовремя.

— Вот он, негодный раб! — закричал отец Василий, перекрикивая работающий генератор.