Снился мне Николай, что выходил, улыбаясь из Брамы. А в руках нес полный казанок горячей вареной картошки.

Спустя какое-то время Николай приснился вновь. Он опять выходил из Брамы. На этот раз в руках у него был большой горшок с землей, а в горшке росло то самое белое дерево, что было в моем видении возле Брамы.

Николай аккуратно поставил горшок на землю, наклонился и стал что-то искать в сухой прошлогодней траве. Я двинулся к нему, но он (как это бывает обычно во сне), вдруг куда-то исчез.

Передо мной вновь возник Холм, из моего видения. Вершина Холма была озарена мягким звездным светом — в небе горели необычайно крупные жемчужные россыпи звезд.

И опять я увидел те три дерева, из видения. Они вновь хотели мне что-то сказать. И, кажется, я их почти понимал.

А потом белое дерево сдвинулось с места и как бы пошло. Дерево не то что бы шагало, как человек, а как бы тихо плыло, прямо по земле. Но при этом слегка покачивалось и размахивало ветвями — точь-в-точь как это делаем мы, при ходьбе. Все это смотрелось крайне необычно.

Белое дерево повернулось в мою сторону, и уже совсем человеческим жестом попросило следовать за собой. Два других дерева куда-то пропали.

Я почувствовал нарастающую тревогу. И вспомнил, что сейчас должен налететь черный смерч. Но вместо смерча вспыхнуло невыносимое для глаз желтое пламя.

Пламя стремительно приближалось, убивая все живое на своем пути. Белое дерево в ужасе присело (чем окончательно напомнило мне человека), а я пробудился.

Гулко стучало сердце. Где-то, очень далеко, играла монотонная, пульсирующая рейв-музыка.

Интересно, кто может в этой глухомани слушать подобное? Скорее, шумит в ушах. Да, просто шумит в ушах… И все-таки, как все странно. Эти деревья из видения… этот Николай… Очень загадочный тип…

Я заснул снова. На этот раз спал без сновидений.

Утром следующего дня мы с трудом оторвали деревянные окоченевшие тела от кроватей. Попили крепкий горячий чай без ничего. Минут через пять меня вырвало этим чаем. Взбунтовался пустой желудок. Однако под конец тонизирующий напиток все-таки взял свое. Не сказать, что стало совсем хорошо, но прогуляться по селу, делая при этом вид бодрых постников, вполне было можно. Например, до певчей.

Певчая жила на той же улице, что и мы, только с другого краю и почти в самом конце села. Выйдя из общежития, мы сразу же повернули налево, пересекли трассу, по которой прибыли сюда из Черноморки и двинулись в конец села.

Долго мы стучали в ворота дома певчей, но к нам так никто и не вышел, только собачка во дворе рвалась с цепи. Впрочем, было ощущение (и у меня и у отца Ивана), что в доме кто-то есть. Даже как будто занавески в окне колыхнулись.

— Хозяйка! — громко крикнул отец Иван. Но никто нам не ответил. Только налетел на нас легкий весенний порыв ветра и принес с полей запах вспаханной земли пополам с навозом.

Мы еще постояли какое-то время.

Я бездумно разглядывал гибкие лозы винограда, что тянулись из глубины двора к самым воротам и абрикосовое, готовое вот-вот зацвести дерево возле этих же ворот. Ворот, которые так перед нами и не открылись.

— Пойдем что ли, — сказал отец Иван упавшим голосом.

Вернулись в ледяную общагу и попробовали, что б хоть как-то развеяться заняться подготовкой к службе. Однако все валилось из наших рук. Особенно из рук отца Ивана.

Так проползли мучительные несколько часов. Отец Иван, видимо, совсем изведя себя переживаниями, вдруг вскочил и выбежал из комнаты со словами — я сейчас, через час буду.

Оставшись один, я решил еще раз исследовать наш ледяной дом. Оказалось, что все комнаты на втором этаже были не заперты. Комнаты были с двумя кроватями, как у нас, и с четырьмя.

На первом этаже все комнаты под замком. (Вот, наверное, почему так переживает насчет брамы комендантша).

Вернулся назад, но не в нашу комнату, а в комнату напротив. Она была «четырехместной» и с двумя большими окнами, которые выходили на южную сторону. В окна щедро светило весеннее солнышко. Я сел на кровать и подставил свое озябшее тело под солнечные лучи.

Солнце оказалось гораздо эффективнее финского чудо камина. Прошло минут двадцать, и я так прогрелся, что невольно задремал.

Сколько я дремал, не знаю, но в какой-то момент сквозь дрему услышал, как звякнула железная брама и на лестнице послышались шаги. Я был уверен, что это комендантша (не знаю, может, она мне снилась), поэтому бодро вскочил, и аккуратно прикрыв за собой дверь, вернулся в нашу комнату.

Едва успел сесть на кровать и принять непринужденную позу, как дверь распахнулась; но за дверью была не комендантша, за дверью стоял отец Иван. Он был спокойным и сосредоточенным.

— Договорился с головой, завтра с ним вместе едем в Алексеевку. Он по своим делам, а мы попытаемся отыскать этого старосту и забрать у него ключи.

— Здорово, — сказал я. — Если только я до завтра с голода не умру.

Отец Иван наполнил банку водой и, опустив туда кипятильник, воткнул его в розетку.

— Не умрешь, — сказал он, — думаю, вечером поедим.

— У головы?

— Нет, у Николая.

— Ты видел Николая! — Я даже не заметил, как привстал с кровати.

— Нет, не видел, — спокойно ответил отец Иван, наблюдая за движением пузырьков в закипающей воде, — но я узнал, где он живет.

— Как узнал? Давай, рассказывай.

— Да рассказывать особенно нечего. Просто я еще раз к этой певчей ходил. Долго стучал. Вышла молоденькая девушка, симпатичная такая, и сказала, что мамы нет. Мама, мол, в городе на курсах по повышению квалификации.

— Оказывается, певчая эта учителем в местной школе работает. Ну, я говорю, мол, я ваш новый батюшка. Впрочем, думаю, она и сама догадалась. И тут она знаешь, что выдала! Вам говорит здесь служить опасно. Эти иеговы. Это они, наверное, куда-то отца Василия увезли.

— Я говорю, что меня как раз епископ и благословил разобраться, что здесь у вас произошло с отцом Василием. Она еще больше испугалась. Видимо, уже и не рада была, что сказала насчет иеговистов и Василия. Ну и говорит, что, мол, Вам с Николаем надо поговорить. Он больше знает. И рассказывает, где этот Николай живет.

— Так что Николай, сдается мне, единственный тут человек, кто владеет хоть какой-то информацией, и возможно он один не испуган. Все-таки репутация чудака у него в селе. Это мне девочка та сказала. Но тут я с ней полностью согласился. Так что, Дима, как стемнеет, сходим к нему.

Отец Иван отключил кипятильник и «щедрой рукой» засыпал заварку.

— И далеко он живет? — поинтересовался я.

— На самом краю села. На отшибе. Но отсюда есть прямая тропинка к нему. Да и село собственно не такое уж и большое.

Выпили чаю. И опять на короткое время стало не очень хорошо. Но вот волна предательской слабости сменилась бодростью, правда какой-то отстраненной, космической. Видимо из-за голодухи. И отец Иван выглядел теперь на удивление бодро, по-бойцовски.

— Ну, что, брат, — сказал он вставая. — Наступает пора действовать. Предлагаю прямо сейчас, прямо здесь отслужить молебен. А потом, дождавшись темноты, выдвигаться к Николаю.

Да, действительно, — подумал я, — давно, давно пора! И вообще с этого надо было начинать.

Развернули тумбочку к Востоку. Поставили пару икон. Распалили кадило. Густой аромат ладана тут же заполнил комнатку.

Немного закружилась голова. Но кружение не было тягостным, опьяняющим, как под вином. Оно было легким, как порхание бабочки. И вызывало чувство ангельской бестелесности.

Едва начали читать слова молебна, как снова резко стало плохо. Словно неведомая нам сила сопротивлялась молитве. В какой-то момент я чуть не потерял сознание. Еле успел ухватиться за спинку кровати.

Бросило в жар, лоб, спина тут же покрылись потом. И это в холодной, едва только прогретой комнате. Я посмотрел на отца Ивана. Ему также было нелегко — несколько крупных капель пота выступили у него на лбу.