Особенно туго пришлось во время чтения Евангелия. Батюшка уже не столько читал, сколько полу шептал.

Я стоял рядом и по-прежнему держался одной рукой за кровать. Теперь мне даже дышать было тяжело, воздух как будто загустел, свинцовая тяжесть навалилась на затылок, сдавила грудь.

После чтения Евангелия мы запели тихими прерывающимися голосами:

— Пресвятая Богородица спаси нас!

И тут, словно кто-то сдернул над нами удушающую темную завесу. Слабость как рукой сняло. Только немного дрожали от перенапряжения руки и ноги, словно мы перед началом молебна разгружали вагоны.

Закончив с молебном сели, и какое-то время молчали, приходя в себя. Минут через десять, пятнадцать я вдруг почувствовал, как меня неудержимо клонит в сон. Посмотрел на отца Ивана. Он уже дремал, растянувшись на кушетке и скрестив на груди руки.

Недолго думая, я последовал его примеру.

Сонная дремота так и не переросла в полноценный сон. Час, а может, и гораздо больше я балансировал на грани сна и яви. Несколько раз порывался встать, но так и не смог оторваться от кровати. Словно цепями меня к ней приковали. Отец Иван, правда, вставал. Немного походил и опять рухнул, сказав при этом:

— Как стемнеет, сразу к Николаю.

— Угу, — подтвердил я сквозь дрему.

Так мы и дремали, пока с первого этажа не долетел до нас голос Николая:

— Отец Иван, вы дома! Отец Иван!

Да, это был тот самый Николай, человек из Брамы! Войдя, он с удовольствием потянул носом воздух, еще пропахший ладаном.

— Прошу меня простить, — сказал он и улыбнулся своей дружелюбной улыбкой, — не получилось у меня в день вашего приезда прийти. Так что приношу извинения.

— Какие извинения, дружище, — воскликнул заметно повеселевший отец Иван. — Никакие извинения не принимаются. Ты пришел (ничего, что я на ты), так вот, ты пришел тогда, когда надо. И более того, Николай, нам требуется твоя помощь!

— Понимаю. — Николай поставил на пол свою объемную матерчатую сумку, извлек из нее что-то большое завернутое в такое же большое полотенце. «Еда» — мгновенно промелькнуло в моей голове.

Точно! Еда!

Под полотенцем оказалась кастрюля, набитая доверху вареной картошкой. Картошка была обильно полита постным маслом, приправлена перцем, укропом, еще какой-то зеленью и изящно нарезанными колечками свежего лука. От созерцания всего этого у меня едва не свело прижатый к позвоночнику живот.

— Николай, — сказал я взбодрившимся голосом — никогда в жизни мне не снились вещие сны. И вот впервые приснилось. Вчера ночью. Когда мы тут дуба давали. Так вот, мне приснилось, будто Вы… ты, выходишь из Брамы с полным казанком вареной картошки. Представляешь?!

— Представляю, — эхом отозвался Николай и загадочно улыбаясь, продолжил извлекать из своей «волшебной» сумки продукты. За картошкой последовала банка с маринованными огурчиками, еще какие-то соления,

— А потом ты опять выходишь с огромным таким горшком, в горшке белое дерево, да, белое дерево…

Я запнулся, чувствуя, что не в силах пересказать сон дальше. Наверное, еще не время.

Николай как-то странно поглядел на меня. Его взгляд словно говорил: ты прав, еще не время говорить о сокровенном.

Между тем на столе появилась банка с медом и добрый каравай хлеба. И это еще не все! Помимо продуктов сообразительный Николай принес нам вилки, ложки, тарелки и две кружки. Так кстати!

У нас не было ничего (кроме книг, пачки чая и зубных щеток). И тот же чай мы пили с одной банки по очереди. Мы просто не знали, как благодарить Николая. И решили, что наш благодетель не уйдет от нас живым, если не потрапезничает и не почаевничает с нами. Николай не отказался.

Поев от души, заварили крепкий чай. Плотная еда и чай с медом заставили взглянуть на все наши проблемы не торопясь, философски.

Отец Иван вкратце рассказал о наших злоключениях и попросил Николая описать нам все, что здесь происходит по церковной линии. И что известно об исчезновении отца Василия. И вообще, как он тут служил?

Николай с минуту помолчал, видимо собираясь с мыслями.

— Что касается отца Василия, — осторожно сказал он, — впервые я его увидел у нас, э-э-э, года полтора назад. Правда, в самом начале он появлялся у нас больше эпизодически, приезжал из Черноморки на велосипеде. Занимался с хором, готовил помещение под церковь, иконостас[9] делали.

— Конечно, его ждали. То есть нельзя сказать, что он совсем на пустое место приехал. У Михалыча, который кумом приходиться председателю, мать сильно верующая была. Это она настояла на открытии здесь церкви. Бабулька была очень пробивной. Из кубанских казачек…

— А почему была? — Перебил отец Иван.

— А она, э-э-э, скончалась, скоропостижно.

— Вот как. Странно, — отец Иван задумчиво почесал лоб. — Ничего-ничего, Николай, продолжай.

— Ну, дак, эта бабушка накрутила своего сына и уже вместе обработали председателя. Председатель здесь, как может вы заметили, к вопросам веры весьма равнодушен. Но сумели, убедили и его. Тогда дело и сдвинулось. Да и оно бы никогда и не сдвинулось, без головы. Все ж общественные фонды, деньги, недвижимость в его руках.

— Тут же помещение под будущую церковь нашли. Собрали нечто вроде приходского совета. Опять же дело было не сложное, если за дело сам голова взялся. Более того, даже закупили в городе все необходимое для служения, начиная от нарукавников и кончая кадилом и паникадилом. Иконы, у кого они еще были, поприносили из хат в будущую церковь.

— Чаша для Причастия, то вообще отдельная тема. Чаша у нас, особая реликвия. Некогда она принадлежала Алексеевскому священнику отцу Геннадию, что мученически погиб во время хрущевской антирелигиозной компании.

— Да-да, — воскликнул отец Иван и аж прищелкнул пальцами от возбуждения. — Черноморский батюшка мне говорил, что храм там при Хрущеве взорвали. И до сих пор он так в руинах и лежит.

— Верно так, — спокойно подтвердил Николай и, окинув нас своим ясным мечтательным взором, продолжил свой не торопливый рассказ. — Только храм тот прямо с людьми взорвали.

— Не может быть, при Хрущеве-то и с людьми! Это же не эпоха военного коммунизма! — с жаром сказал я, хотя и подумал про себя, что от чего это не может быть, очень может быть в этой глухомани, все может быть!

— Увы, — горестно вздохнул Николай. — Отец Геннадий видимо так же думал, что с людьми взрывать не решаться. Ни те времена. И поэтому забаррикадировался с несколькими самыми преданными ему прихожанами в притворе храма. Но перед этим он все же, наверное, мистически предчувствовал, что дело может кончиться смертью. Поэтому оставил бабе Марии, на хранение, кое какие церковные вещи и в том числе Причастную Чашу.

— Вот эту Причастную Чашу и принесла в церковь баба Мария. Она очень Ей дорожила. Считала, что Чаша окроплена мученической кровью отца Геннадия. Так Чаша стала святыней для наших немногочисленных прихожан.

— Да, брат Николай, немногочисленных, это сколько? — спросил отец Иван. — Ну, из тех, что постоянно в церковь ходили.

— Очень мало, — с готовностью ответил Николай, — пожалуй, на пальцах одной руки можно пересчитать.

— Ясно. Ну и что отец Василий?

— Да, отец Василий, — сказал Николай и вдруг задумался.

— Ну да, вначале все на велосипеде к нам ездил. Ну а где-то с октября уже полностью к нам перебрался. Вначале, как и вы, в общежитии жил. С хором занимался. Иконостас делали. А потом, в начале зимы, была первая полноценная литургия. А потом он перебрался жить в дом к одной бабке, в общежитии холодно стало. А потом, э-э-э…

— Николай, — терпеливо перебил его отец Иван, — это все детали. Ты можешь конкретно рассказать, что здесь, в общем происходило. Как воспринимали отца Василия. Может, он чрезмерно аскетичен был. Все-таки монах. В общем, что, по-твоему, могло привести к исчезновению отца Василия. Понимаешь, мне важно в этом разобраться. У меня и благословление владыки на этот счет есть. Понимаешь, Николай, очень важно!