— Что, отродье пархатое, лыбишься? Егозишь, как на гвозде! — Он навалился на спины и головы ребят и достал меня кулаком. Резко отпрянув, я шарахнулся затылком о стену. Лампочка метнулась и взорвалась желтыми брызгами. Я взвыл от обиды и боли.
— Шварк по сопатке! — одобрительно взвизгнул Горбатый.
Воришки пошмонали по пустым карманам, взбудоражили группу: одного смахнули на пол, другого саданули под вздох, третьему сотворили смазь. Раззадорившийся Никола довольно жмурился. Ему явно импонировало и то, как здорово заладилось натаскивание карманников, и вертлявое поддакивание Горбатого, и разгорающийся воровской азарт.
— Паханы! — призвал он свою ватагу. — Заведем по новой. Дух фигуряет по прошпекту, прядет бровьми. Горбатый лупит наперерез, ломит в него, спонта конечно. Вы, черти, щипите карты. На, Дух, рассуй колоду по карманам.
Дрессировка набирала завзятой страстности. Царь, понаблюдав представление, спросил соседа:
— Оливера Твиста читал? Там также натаскивали …
— И удрученно замолк.
Наскучила и эта забава. Горбатый извлек пузырек с тушью и иглу, плотно обмотанную ниткой. Никола приспустил рубашку с округлых бабьих плеч, обнажив припухлый рыхлый торс, по серовато-белесой коже которого синими язвами расползлись пятна татуировок. Примериваясь, Горбатый устраивался поудобнее рядом. Потом макнул в тушь блеснувший из-под нити острый кончик и принялся старательно выкалывать на груди Николы контуры солнца с расходящимися прямыми лучами. Лучи озаряли пестрый татуированный мирок, где двуглавый орел, могила и якорь соседствовали с профилями всех четырех вождей один под другим. Вожди задумчиво взирали на раскинутые ляжки голой красотки.
Лицо Николы с прилипшим к нижней губе бычком напряглось: терпел, было больно. Горбатый усердствовал и чванливо, с менторским форсом вещал:
— Половину тела исколоть, — враз кранты! Не выжить, чтоб я сдох!
— Плешь! — возразил Никола. — У нас в ВТК урка был синий по шею. Даже хер с узорами под змею, курвой буду! Шкандыбает раздетый, а на заду наколка ходуном ходит: мужик бабу дрючит. Урка в самодеятельности негру представлял, а я плясал.
— Педя, подставляй зад, наведу марафет, — предложил Горбатый.
— Мне и так личит, — отвечал Педя и завел, затосковал упоительно:
… В твоих глазах метался пьяный ветер,
И папироска чуть дымилася во рту …
— Фискалам мы мушки меж глаз наведем, — заявил с угрозой Горбатый. — Куда потом ни прибороздят: в колонию, приемник или лагерь — не отопрутся: лягавые!
Никола слегка морщился под иглой.
— Кончаю, — сказал Горбатый. — Надо Маню-дурочку уломить рисуночек нанести.
Как всегда многие ребята бережно давили липучие мякиши. Деловито старался конопатый пацан по кличке Лапоть, слепивший катышок чуть побольше, чем у других мальчишек. Видимо вытерпел, не рубанул пайки с обеда и ужина, помня, как зверски хочется есть по вечерам. Его теребили назойливые попрошайки, выканючивая щипок.
— Не жмись, Лапоть, дай! До завтра, с отдачей.
Лапоть намертво стиснул катышок, огрызаясь сердитым полушепотом:
— Свой сшамал, на чужой заришься, тварюга!.. Не подмазывайся! … Жирным срать будешь!
Попрошайки не унимались.
— Куркуль!
— Жадюга!
— Скобарь скобской набит тряской!
— Не заедайтесь! Я вас не трогаю!
— Скупердяй!
В этот момент резко привскочил Дух и вырвал у Лаптя мятый катыш.
— На хапок! — заорал довольный налетчик.
Растерянный Лапоть бросился за своим мякишем, но не тут-то было! Хлеб был переброшен Горбатому, затем Николе.
— Отдай! Отдай! — неистово вопил Лапоть. — Моя пайка, кровная!
— Нет ее! Нет! — Дух развел ладони.
Грабитель и жертва взметнулись в стойку боевых петухов.
— Стыкнемся!
— Стыкнемся!
— Хиляй с дороги! — рявкнул Никола, врезаясь в толпу повскакавших мальчишек и легко расшвыривая их. — Один на один! До первой кровянки!
Вмиг образовался круг.
— За кровянку не отвечаю! — отчаянно реванул Лапоть и, зажмурившись, ринулся на таран головой вперед. Перепуганный Дух резко отстранился. Нападающий, промазав, вонзился лбом в грудь Горбатого и опрокинул его.
— А-а-а! — зашелся звериным воем Горбатый.
Никола размашисто саданул Лаптя в лицо и отбросил к печке.
— Блямс! Брык с катушек! — по ходу комментировал он, сохраняя полное самообладание. — Оглоушу! Одной левой …
Бедный Лапоть, забившись меж печкой и стеной, осел на корточки и спрятал лицо в колени, а притрусивший Горбатый люто сек его тараканьими ножками. Потом Никола и Горбатый встали над поверженной жертвой и проталдычили дружно, как заклинание:
— За кровянку не отвечаю!
Было жутко смотреть на клацающего зубами мальчишку, как он ковылял к своему месту растерзанный, с фингалом под глазом, как горько плакал, уткнувшись носом в рукава рубашки. Внятное предчувствие грядущих передряг закрадывалось в сознание: если так избивают своего, дпрэшного мальчишку, то мне, чужаку, предстоят испытания похлеще. На этот раз повезло, Лапоть отвел удар, прикрыл ненароком. Завтра и мне предстоит разделить его участь.
Ничего, авось пронесет, — подумалось мельком с пугающей безнадежностью. Поостерегусь … Хорошо, что хотя бы сегодня измывались не надо мной.
Горбатый задрал рукав рубашки. Ниже локтя обнаженной мосластой кости, обтянутой синюшной кожей, темнела продолговатая подсохшая ссадина со свежесодранной корочкой.
— За кровянку отвечаешь! — рубанул он и выставил напоказ царапину.
Я украдкой вопросительно глянул на Царя и уловил в ответ едва слышное пояснение:
— За кровянку с него пайки рвать будут. Или бацило.
— Что?
— Маргарин с завтрака.
Тем временем Никола вынул мятый катышок Лаптя, сдул с него крошки махры и разломил на три комочка.
— На зубок не хватит, — посетовал он, передавая приятелям их долю.
Позарились на чужое, навернули обслюнявленный хлеб Лаптя, — подумалось с брезгливостью.
Главари вклинились в неровные порядки группы и, растолкав ребят, обступили избитого пацана.
— Кровянку зырил? Завтра гонишь пайку! — Горбатый обхватил Лаптя костлявой клешней. — Зажилишь, сдерем две! И не дрейфь! Тронет кто — скажи!
В группу вошла начальница и недовольно потянула в себя воздух:
— Что происходит? — Быстрым взглядом отыскала меня, кивнула: — В канцелярию!
Сердце дрогнуло и забилось шальной надеждой: путевки в детдом! Прощай полудикая жизнь ДПР! Вдруг совсем уж безумная догадка взорвалась в мозгу: маму освободили! Правда всегда торжествует, не могут невиновного человека держать в тюрьме. Сердце бухало молотом, толкало вперед, и я чесанул к двери как угорелый. Посторонившаяся начальница пропустила меня и осталась в группе.
На знакомом диване зябко ежилась тетя Дуня.
Посередине комнаты распоротым кулем стояла женщина-почтальон. Из-под ее вымокшей плащ-палатки выглядывала открытая брезентовая сумка, распираемая торчащими наружу толстыми пачками газет и журналов. В руке женщина сжимала серенький треугольник.
— Тебе письмо, — произнесла она громко. — Доплатное, без марки. Стоит рупь.
Я онемел. Что за доплатное письмо? Никогда не слышал.
— Если нет денег, пиши прямо на конверте: адресат от письма отказался. — Почтальонша сунула мне карандаш и продиктовала еще раз. Ничего не соображая, я царапал в просвете двух строк. — И подпись!
В этот момент до меня дошло, что адрес написан маминым почерком. Почтальонша заспешила прочь вместе с долгожданной весточкой, а я еще до конца не уразумел, что собственно произошло? Когда сообразил, все помертвело внутри. Некоторое время я растерянно стоял, бесцельно вперившись незрячими глазами в темную лужицу на полу, натекшую с плащ-палатки. Что ж я содеял? Отказался от маминого письма, пролопушил самое дорогое, о чем можно только мечтать. Хоть бы прочесть попросил! Я казнил себя за тугомыслие, а от невозможности что-либо исправить мутило, как от угара.
