И снова майор внимательно взглянул на него:

- Сами поищите себе дело. А куском хлеба не попрекнем, не беспокойтесь…

Позже он видел расторопного Мишина у колодца, среди саперов. Тот суетился, пытался распоряжаться, сыпал прибаутками.

Когда через бревна сруба, вниз, в глубину, стиснув в руках узловатую веревку, легонько скользнул молоденький солдат, вокруг стало тихо: смолкли разговоры, саперы замерли кто где стоял… Томительно потянулись напряженные минуты. Но вот наконец над срубом колодца появилась голова в пилотке, потом плечи… руки солдата…

В руках тот молоденький сапер держал мину. Кто-то осторожно принял от него опасную штуковину, ее быстро подхватили и унесли. И тогда, как бы сбрасывая с себя надрывное напряжение, словно тяжкий груз, дедушка Пивень закричал и затопал своими ветхими башмаками:

- Сапоги… Вот кому я дарю хромовые сапоги!..

Солдаты засмеялись. Мишин тут же выкрикнул поговорку «Где подарки, там и отдарки!» Пожилой сапер заметил: «Остер, да неразборчив, новичок, на язык! Какие от старика отдарки?..» А майор Прохор Пташкнн, продолжая наблюдать за дружной работой солдат, сказал своему заместителю капитану:

- Что-то мне этот раненый не нравится. Будто хитрит, фальшивит… а зачем?

Взвод саперов трудился в створе колодца с утра, и рядом быстро росла несуразная гора исковерканного железа, ломаных досок, бревен, автомобильных скатов, домашней утвари и тряпья.

Под вечер солдаты разбили на широком дворе две просторные палатки, рядом задымила походная кухня. Возвращаясь с реки на хутор, Верзин издали почуял аппетитный запах солдатского борща. Гвардии майор Пташкин встретил Михея Степановича как старого знакомого, сразу же пригласил к ужину.

Веселый и деловитый повар накрыл им походный столик, и ни майор, ни Верзин не обратили внимания на солдата, который сидел на низеньком ящике и, низко склонясь над казаном, чистил картошку. Поговорили о погоде - той осенью после ненастья установились ясные дни, а первые утренние морозцы с северным ветерком поукротили дорожную распутицу; о будущем строительстве моста через Северский Донец - работа батальону предстояла большая и напряженная. Верзин заметил одобрительно:

- Нага сапер - воин особенный. Противник ведет артиллерийский огонь, пулеметный и минометный, да к тому же еще то ливень, то дождь, то мороз, а саперы все равно строят переправу. Воистину железные бойцы!..- И поинтересовался: - Надеюсь, завтра доберутся до дна колодца?

- Обязательно,- заверил майор.- И вы наконец-то раскроете секрет Васильева. Интересно, что за секрет?

Верзин заговорил увлеченно:

- Этот секрет - моя бессонница. Васильев назвал его с Черным алмазом». Он и метки но всей округе оставлял из двух букв: «Ч. А.». И цифры оставлял. Много цифр… А здесь, у колодца, значится ноль. Уверен, что здесь она, его находка.

- Ваш труд, Михей Степанович,- заметил майор с легкой ноткой зависти,- очень романтичен. Это ж сколько надо пройти, мерзнуть, отбиваться от комарья, сколько камней переворочать, сколько разочарований пережить, пока в один прекрасный денек где-то в дебрях со дна безвестного ручья вдруг блеснет золотой самородок…

- Верно,- согласился Верзин.- Однако позволю себе уточнение. Золото - счастливая находка, но разве меньше счастья - найти железную руду, нефть, газ, строительный камень, уголь, медную руду?..

Они еще долго вели неторопливую беседу у костра и, увлеченные, даже не заметили, как раненый солдат Мишин, что сидел неподалеку и как будто нехотя чистил картошку, встал, оглянулся и скрылся за палаткой…

До самого утра Василий Иванович не сомкнул глаз. Перебирал в памяти все свои действия, предпринятые после того, как из домика на берегу исчезли Макарыч и Анка, и не находил в них ошибки. А она все же, пожалуй, была, только вот где, в чем?..

Возвратись из ночного похода в заброшенный штрек, он сразу же отрядил Тришу и Гришу в город: нет ли каких-либо новостей? Следовало наведаться и к тетке Фекле: не появлялся ли ее квартирант? Парни ушли, а Емелька и Костик, бросив на пол старенькое рядно, легли и тотчас уснули.

Василий Иванович вышел из светлицы и некоторое время сидел на крылечке, слушая ночную тишину. Река уже бралась шугой, и первые кристаллы льда поблескивали в свете луны, словно… Анкины бусинки.

Уже перед утренней зорькой на ступеньку рядом с ним присел Емелька.

- Что, не спится, за подружку переживаешь? - сочувственно спросил Василий Иванович и стал размышлять вслух: - Мы снова пройдем по их следам. Ясно, что в сторону вокзала бандит своих пленников не повел бы. Через реку тоже не переправил бы: с берега могли бы заметить. Значит, в сторону штрека… Вон туда, тропой вдоль берега, затем через Гнездышко…

Емелька вдруг вскочил на ноги, будто его подбросила пружина:

- Замок!.. Товарищ начальник… замок!

Лейтенант понял:

- Замок на двери подвала?.. В Гнездышке?! Пошли!

При всей своей громоздкой фигуре и немалом весе, лейтенант Бочка смог бы, пожалуй, завоевать приз по бегу… Жухлая трава и камни летели из-под его ног, а на извороте тропы под каблуком хрустнул и выломился трухлый корень клена. И все же Емелька мчался впереди: он и сам удивлялся, с какой легкостью перепрыгивал через рытвины и ухабы…

Среди молчаливых развалин Гнездышка лейтенант заметил большую стропильную скобу, подхватил ее и бросился к подвалу. Они разом сбежали по крутым кирпичным ступеням, остановились перед серой дверью, сшитой из широких и толстых досок. Ржавая железная шина перехватывала ее поперек, и Василий Иванович сначала ощупал штырь, на котором была укреплена шина, потом на другом ее конце увесистый замок. Затем, прислонив ухо к двери, долго прислушивался.

- Задача…- сказал он, прикусывая свой рыжий ус.- Хотелось бы мне знать, кто и зачем навесил эту тину, этот замок?

Емелька поднялся со ступеньки, взял обломок кирпича и, взглянув на Бочку, точно бы спрашивая разрешения, постучал в дверь. В погребе глухо отозвалось эхо - и снова тишина.

Лейтенант снял свою потертую кожаную куртку и передал Емельке:

- Что ж, Старшой, понадеемся на силенку?

Пугач предложил:

- Может, давайте вдвоем?..

- Дело,- согласился Бочка.- Я начну, а ты закончишь.

Он втиснул острие скобы меж плотной доской двери и шиной у самого штыря. Ткань гимнастерки на нем затрещала, но штырь не поддался, и острый конец скобы обломился на изгибе. Василий Иванович тяжело перевел дыхание:

- Похоже, Старшой, придется и тебе подключиться. Но… попробую с другого конца.

Теперь он вдел стержень скобы в дужку замка, уперся коленом в дверь и рванул его на себя с такой силой, что по кирпичным ступенькам рассыпался металлический звон. Емелька наклонился и подал начальнику замок.

- Смотрите-ка… дужки будто и не было!

- Возьми на память,- буркнул лейтенант, снимая шину и с усилием раскрывая набухшую в лутке дверь.- Минутку, Емельян… Где же мой фонарь?

Густая вспышка света метнулась по сырым кирпичным стенам, по бетонному своду, по груде тряпья на полу. В той груде тряпья мелькнуло что-то белое, и Емелька сделал шаг вперед, присматриваясь. Пол погреба под ним качнулся, стены как будто сдвинулись, но молочногустой луч света не отклонился, и Старшой не сдержался, вскрикнул: на полу, разметавшись, лежала Анка.

Голос лейтенанта стал строгим и резким:

- Дай куртку, Емельян… Расстели на полу. Так…

Василий Иванович осторожно поднял Анку, положил на куртку, обернул полами, прислонил к груди и, словно совсем невесомую, бережно понес по кирпичной лестнице вверх.

Митрофан Макарыч тоже был без сознания, и лейтенант так же легко, как и Анку, вынес старика на воздух. Емелька приметил: лицо Василия Ивановича было в те минуты совсем белым и неузнаваемо жестким, пики усов опустились, а искусанные губы дрожали.

Митя Ветерок ехал на своем Орлике из Старобельска в Привольное. Добрый и послушный конь шел свободным шагом, готовый по первому знаку всадника перейти на рысь. Митька, впрочем, не спешил: ему хотелось поразмыслить о дальнейших житейских путях-дорогах.