В тот вечер Василий Иванович не пришел. Напрасно Костик с Анкой, выполняя распоряжение Старшого, дежурили на пригорке, нетерпеливо поглядывая на кремнистый изгиб дороги, ведущей от вокзала в городок. Могучую фигуру самого высокого человека в районе Костик узнал бы за километр. Но, если не считать двух женщин, спешивших на вокзал, пароконной брички, тянувшей за собой тучу пыли, да коровы, которая мирно паслась на пустыре, дорога была пустынной.

Под вечер, неторопливо шагая со стороны вокзала, к домику дедушки Митрофана приблизился неизвестный парень с увесистой корзиной в руке. Еще издали он крикнул:

- Могу ли я видеть товарища Емельяна по фамилии Пугач?

- А как же? - отозвался Емелька.- Тут как тут…

Парень подошел поближе, поставил наземь корзину, поздоровался:

- Это и есть дом дедушки Митрофана?

Макарыч стоял на крылечке, скрестив па груди руки, пребывая в самом отличном настроении.

- Да, это мой дом.

Парень поклонился.

- Вам привет от Бочки.

Анка взвизгнула от смеха и спряталась за спину Костика, а дедушка спросил деловито:

- От какой бочки? С пивом или с квасом?

- От нашего участкового Василия Ивановича Бочки,- строго произнес парень, подчеркивая каждое слово.

Дедушка Митрофан поспешно сбежал с крылечка, хлопнул парня по плечу, крепко потряс ему руку.

- Спасибо, уважаемый, так и нужно было сказать - от товарища Бочки. Признаться, я даже растерялся. Однако при чем тут Емельян?

Парень прищелкнул каблуками:

- В этой корзине гостинец товарищу Емельяну и его друзьям. Товарищ Бочка сказал, чтобы ужинали без него. Обещает зайти к вам через пару дней, как только выполнит срочное задание.

С этими словами парень взял под козырек кепки, сделал поворот «кругом» и двинулся в обратный путь четким военным шагом.

Емелька проводил его взглядом и кивнул приятелям:

- Это, понимаю, по-следопытски: если самому в дорогу, все равно друзей не забывай.- Ему очень хотелось поскорее заглянуть в корзину, но он еще выдержал паузу.- Мы это правило запомним: так будем всегда поступать. Ясно?

Костик и Анка подтвердили:

- Так точно, Старшой!..

И вот увесистая корзинка уже на крыльце, и дедушка Митрофан достает какой-то сверток, разворачивает его и произносит громко и весело:

- Доброе братство - лучшее богатство! Хлебушко, дружки, да какой душистый! И еще теплый.

Кроме буханки, в корзинке оказались десяток картофелин, круг колбасы, пара луковиц, пакетик сахару, пачка чаю. Даже горстку соли Василий Иванович не забыл положить, но Анка вместо того, чтобы радоваться, стала хныкать:

- Почему ушли от меня тайком?.. Почему не разбудили?

Емелька сказал ей в утешение:

- Сама должна понимать: что тебе делать в милиции? Ну, встретились мужики, познакомились, потолковали. Он и про тебя спрашивал: как там Кудряшка поживает?

- Враки,- отрезала Анка.- Откуда ему знать какую-то Кудряшку?

- Вот я и хочу у тебя спросить: откуда бы ему знать и про часы Елизара Гарбуза, и про каурого жеребенка, и про куницу? Ему положено знать! Он следопыт.

- Так это же вроде бы как и мы? - почти закричала Анка и запрыгала на одной ноге.- Ух, какое красивое слово: сле-до-ныт!

- Вот что, приятели,- решительно предложил хозяин,- разговорами сыт не будешь, кроме того, без обеда не красна беседа. Вы-то, ребятки, знаете, как разрушен, выжжен, растоптан злым недругом наш Донбасс! Трудно живется и рабочему, и хлеборобу,- все разграбил, сожрал или вывез обжора-фашист. И вот на развалинах, на загубленных пашнях тот же рабочий, крестьянин, солдат делится своей малой пайкой хлеба, соли, пшена с детишками. Много вас, осиротевших на дорогах войны, и каждому нужно помочь, каждого пригреть, накормить… Это ваше счастье, ребята, что вы - дети такого великого и доброго народа.

Когда уже усаживались за стол, с наслаждением вдыхая душистый пар от вареной картошки, Емелька спросил:

- А где же Тит спрятался? В каморке темно…

Митрофан Макарыч лишь передернул плечами:

- Разве за ним углядишь? Может, где-то люди добрые пригрели, накормили. Это же надо, чтобы такое приключилось: человек не помнит, кто он, откуда, как зовут… Много война бед наделала, много калек на дорогах оставила. Василий Иванович Бочка говорил мне, что где-то под Харьковом есть особая больница. Он уже написал запрос, чтобы Тита приняли на лечение.

Ужин удался на славу: с шутками, весельем и смехом. Потом, убрав со стола, они еще долго сидели на крылечке, глядя на речной простор, на котором плавились и дробились, разбрасывая осколки, синие, голубые, желтые, красные звезды.

- Не верится,- молвил Емелька, словно бы думая вслух,- что недавно и тут рвались снаряды, гудели самолеты, свистели пули. Вой там, за рекой, братская могила: двадцать пять фамилий на щите: русские, украинские, грузинские, а у одного солдата фамилия - Богатырь. Я ни разу в жизни его не видел, но как подойду к тому щиту - вот он, передо мной, и каждая черточка лица знакомая. Чудо, не иначе: откуда бы мне знать, каким он был, но я и во сне его вижу - рослого, русого, сероглазого,- и веселый голос узнаю. И еще я верю: он был очень добрый.

Опираясь локтем о колено, дедушка Митрофан задумчиво смотрел на реку, и в зрачках его глаз под нависшими лохматыми бровями Емелька это приметил) повторялись речные отблески звезд.

- Расскажите нам,- попросил Костя, стараясь заглянуть в глаза деду Митрофану,- как вы тогда к железной дороге подкрадывались и рельсы развели.

Дед распушил бороду, расправил плечи.

- Значит, прослышали? А кто рассказал, Василий Иваныч?.. Да, было такое: большой полыхал огонь! Только что ж тут рассказывать-то? Спроси у солдат, у тех, которые сотни верст под огнем прошли и сейчас прямиком на Берлин шагают, сколько пуль над ними просвистело? Таких пустяков никто из них не запомнил: главное, чтобы великое дело было совершено.

Анка удивилась:

- Вон вы какой, дедушка! А глянуть на вас - смеяться хочется. То есть… Я не так сказала… Ну, разве не смешно, когда вы со шпалой в зеленой тине барахтались?

Митрофан Макарыч тряхнул головой:

- Смеяться полезно. Плакать - значить стареть. Я и сам люблю посмеяться, и потому прожитые годы не горбят меня.

А Костя не унимался:

- Ладно, расскажите только о том, как вы к железной дороге пробились. Василий Иваныч говорил, что дорогу стерегли фашистские патрули. Как же они вас не заметили, не схватили? И ведь страшно было?

У деда Митрофана на многие случаи жизни были заготовлены поговорки. И теперь такая нашлась:

- Слышал, как бывалые солдаты говорят? Страху в глаза гляди - не смигни, а смигнешь - пропадешь. Я эту народную мудрость с детства помню. И в ту ночь, когда сюда эшелон с бензином прибыл, а вокруг фашистская солдатня засуетилась, то верное слово на память пришло: не смигни! Дорог нм был бензин, очень дорог! Сколько самолетов смогли бы заправить, сколько налетов на города наши, на села учинить! Большой гаечный ключ я, понятно, в кустах у дороги припрятал не случайно: все свою решающую минуту выжидал. И вот она пришла, и я сказал самому себе: а может, ради этой минуты стоило целую жизнь прожить? - Он сложил на груди усталые руки.- Ты спрашиваешь, страшно ли было? Не скрою, страшно. Однако, если уж решился - тут страхи бери под замок. Останешься жив или пуля тебя сразит - это вопрос второстепенный, главное - задуманное исполнить.

Костя Котиков был не просто любопытен - он был упорен в расспросах, допытывался до последней подробности:

- А где же, деда, фашистский патруль находился? И как они вас не приметили?.. У них же, деда, фонари!

Митрофан Макарыч подтвердил охотно:

- Да, у них были фонари. И еще какие!.. Но фонарь иной раз не столько светит, сколько слепит. Все от того зависит, кто держит в руке фонарь. Если бы наш путевой обходчик рельсы осматривал - его фонарь не слепил бы. Л то ведь чужаки вдоль дороги шныряли и, понятно, каждого куста опасались, всюду им чудился партизан с гранатой или с автоматом. Я так полагаю: они потому не заметили меня, что каждого шороха опасались. А мне и всего-то считанные минуты были нужны, чтобы гайки развинтить и рельсы раздвинуть.