Тяжело и хрипло переводя дыхание. Смехач вошел в прихожую, пошарил по двери, нащупал крючок и набросил на дужку. Споткнувшись, он коснулся рукавом куртки Анниной щеки. Она прикусила губы и не дышала. Что-то недовольно бормоча, Тит протиснулся в комнатенку: было слышно, как жалобно скрипнула под его грузным телом койка.

Анка напряженно вслушивалась в тишину, различая близкий сторожкий шорох и тоненький писк. Она едва не вскрикнула и не метнулась в сторону: во времянке водились мыши, а Кудряшка при всей своей смелости очень боялась этих маленьких зверьков.

Но вот наконец из-за внутренней дверцы послышался шумный вздох, потом неразборчивое бормотание и протяжный храп. Значит, Смехач уснул… Расставив руки и осторожно ступая в полной тьме, Анка двинулась в сторону входной двери. Если бы у нее было время внимательнее осмотреться в прихожей, она еще до того заметила бы и запомнила, что здесь, кроме весел, приставленных к стене, старого бочонка и рыболовной сети, висевшей в углу на большом гвозде, было еще и жестяное ведро, которым дедушка Митрофан вычерпывал из своей лодки воду. То неказистое, помятое ведро стояло на полу, неподалеку от бочонка, и Анка задела его ногой. Ведро опрокинулось и загремело, а храп, доносившийся из каморки, стих. Неужто Смехач даже сквозь сон услышал, как загремело ведро?!

Тут было чему удивиться: глухонемой… услышал?! И память подсказала Анке, что подобное уже случалось. Когда здесь же, на берегу реки, она допытывалась у Смехача, куда ушел дедушка Митрофан, глухонемой указал на дальние тополя и отчетливо произнес: «Там…» Потом он словно бы спохватился и затянул свою бессмысленную привычную песенку: ти-ти-ти… А теперь - ну чудеса! - Анка вторично уверилась в своей удивительной догадке: этот глухой - вовсе не глухой, а возможно, даже и не немой…

Крючок свободно поддался, и Анка бесшумно выскользнула из времянки. Легкая в беге, быстрая и ловкая, она в несколько мгновений промчалась через двор и притаилась в тени за углом дома. Выглядывая из-за сруба, она видела, как Смехач, босой и растрепанный, с трудом протиснулся через узкий дверной проем, оглянулся по сторонам и, распахнув дверь настежь, стал озадаченно осматривать и ощупывать крючок.

Странный приемыш деда Митрофана был встревожен. Его движения, обычно замедленные, сделались резкими и угловатыми. Он снова осмотрелся, обошел вокруг времянки, спустился к лодке, присел на борт, но тут же спохватился и вернулся в свое жилище.

Облегченно вздохнув, Анка поднялась на крылечко, приоткрыла дверь и юркнула в комнату. В пятне лунного света Емелька и Костик безмятежно спали на полу, от них веяло теплом и покоем. Из соседней комнаты доносилось равномерное похрапывание деда Митрофана. Анка бесшумно опустилась на пол и легла на самый краешек старенького байкового одеяла.

Спать ей не хотелось, а будить Старшого она не решилась: похвалит он за смелую разведку или пожурит? «Должно быть, похвалит,- решила она, поразмыслив.- Эти два камешка в руке определенно что-то значат. Нет, Емелька не станет упрекать: уж он-то знает, что отвага мед пьет!»

А утром, когда они всей тройкой выбежали на берег и, сбросив рубашонки, нырнули в прохладную, подернутую легкой дымкой воду реки, Емелька первый заговорил с Ан-кой о сумке.

- Ты помнишь, Кудряшка,- спросил он,- когда Смехач ночью возвращался из-за реки, в руке у него была какая-то сумка?

- Точно,- подтвердила Анка.- Тогда еще Ко-Ко сказал, что надо бы заглянуть в ту сумку.

Емелька задумался:

- Интересно, где он ее припрятал? Может, в той сумке какой-то секрет?

- Был секрет! - засмеялась Анка.- Понимаешь? Был… Но отвага мед пьет - и потому секрета больше нету.

Емелька нахмурился:

- Не дури.

Веселая, вся в зыбком свете от ряби волн, Анка протянула к нему руку, раскрыв ладошку:

- А вот посмотри-ка, Старшой!

Он медленно повернул голову:

- Вижу… Два камешка… И что?

- Ничего особенного,- сказала Анка.- Эти камешки из той самой сумки.

Емелька словно задохнулся и стал заикаться:

- Зна… зна… значит, ты про… пробралась во времянку? И не побоялась? Ну, а ес-сли бы Тит подкараулил тебя?

Он очень рассердился, даже (что иногда с ним случалось во гневе) скрипнул зубами. Однако больше, чем на Анку, он рассердился на себя: только подумать, пока они с Костиком ломали голову, как незаметно для Смехача проникнуть в его берлогу и заглянуть в таинственную сумку, отчаянная девчонка сама, на собственный страх и риск, «провернула» опасную операцию!

Он осторожно взял с ее ладошки два серых камешка с маленькими бумажными наклейками. Если присмотреться к наклейкам - на них можно различить какие-то номера. И Старшой догадался, что эти еле заметные номера и были «адресами» камешков, а записал их тот приветливый Михей Степаныч.

Емелька ласково посмотрел па Анку:

- Ты молодчина, Кудряшка. Признаться, иногда я… ну, как тебе сказать… недооценивал тебя, что ли… А ты, оказывается, смелая.- И развел руками, вздохнув: - Одного не возьму в толк: зачем Титу эти камешки, зачем он украл их?

Костик горячо возразил:

- Нищему не нужны камешки - нужна сумка. Вот и весь секрет. А камушки он где-нибудь выбросит.

Шлепая босыми ногами по отмели, Анка пошла на берег и заявила решительно:

- Я думаю, нам срочно нужно идти на Старую криницу. Может, разыщем дяденьку Михея… Если разыщем - спросим, где его сумка.

Костик прищурил глаз, размышляя, и засомневался:

- Ладно, пойдем. Что нам стоит километров пятнадцать-двадцать отмахать? Но встретим ли Михея Степановича? Разве он сказал, что будет ждать нас? И потом: допустим, мы его встретим. Ты сразу же к нему, Кудряшка, с вопросом: где ваша сумочка, дяденька Михей? А дяденька пошарит в землянке и скажет: вот она!

И тут на помощь Кудряшке пришел Старшой.

- А тогда, Костя Котиков,- произнес он почему-то строго,- мы успокоимся. Нет пропажи? Вот и хорошо.

Сборы в дорогу были недолгими. Дед Митрофан еще % кряхтел на своем топчане, когда дружная тройка отыскала в густых зарослях осоки толстое, замеченное ранее бревно, вытолкала на чистую воду, оседлала и, гребя то палками, то ладонями, переплыла на левый берег Донца. И до чего же это было интересно: распластаться на бревне и, почти касаясь лицом воды, наблюдать в ней собственное отражение, погружать руки в свежую, прохладную глубину, работая ими, будто веслами…

Под округлым боком бревна захрустел песок отмели, и ребята быстро высадились на берег.

Остались позади невысокий слоеный обрыв берега и верболоз, полоска жесткой чаполочи и белой полыни, цепочка заросших пыреем окопов, частый кустарник, а дальше - зеленая сутемь леса, всегда немного таинственная и манящая.

Емелька шел впереди, заранее рассчитав маршрут к Старой кринице, где им уже довелось побывать, когда разыскивали беглого каурого жеребенка. Старшой почему-то испытывал в этой затаенной чаще чувство опасения и тревоги. Где-то похрустывал сухой валежник - и казалось, что кто-то крадется вблизи тропинки; тихо шелестела листва - и эти смутные звуки были похожи то на вздохи, то на шепот; серебряный луч солнца пронзал густую крону дуба и сверкал на его стволе, словно кинжал; а на малой полянке из-под куста боярышника выглядывал пень - ну в точности волчья морда! Каждую минуту Емелька помнил, что он пример для Анки и Костика. Стоит ему испугаться шороха или тени - и его авторитет смельчака пошатнется. Но одно дело - смотреть в глаза опасности, и совсем другое - когда опасность подкрадывается неожиданно.

Такое и случилось в тот день в лесу: едва лишь Емелька ступил под низкую ветвь дуба, как с той разлапистой ветви с криком сорвалось что-то живое, лохматое, черное, и Старшой невольно метнулся в сторону, а Костя в испуге бросился в траву.