Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

38. Каролина в Грюнингене

Странно — в Теннштедте была своя ярмарка, и даже, как водится, со своею особинкой — Kesselfleisch[52]: свиные уши, пятачки, обрезки сала со свиной шеи варятся в шнапсе, приправленном перечною мятой. Над большими железными котлами витает дух хлева, дух перечной мяты. Есть и музыка, с позволения сказать, и торговцы из окружных деревень выходят из рядов, и в пляс — ради сугрева. Каролина давно привыкла ходить на эту ярмарку, сначала ходила с дядей, потом уж с дядей и его женой, и на этот год опять туда отправилась.

— Эх, молодая еще, и всем взяла, да жаль суженого нет, свиным пятачком ее попотчевать!

Дядюшка сказал:

— Тебе бы не мешало, кстати, в замок Грюнинген понаведаться, поздравить их с выздоровленьем дочери. И почему ты на той неделе со мною не поехала, когда мне пришлось по делу быть у Рокентина?

Каролина никогда не спрашивала и сейчас не спросила, что думает дядя о Харденберговой помолвке — ведь он о ней, давно, конечно, знал, — и как он относится к тому, что фрайхерра держат в неведенье так долго. Ему и самому, она не сомневалась, неприятно таиться от старого приятеля, тем более фрайхерр ему доверился, поручил пригляд за старшим сыном. Но она не сомневалась и в том, что дядюшка, как большинство мужчин, считал лишь то, что облечено в слова — и лучше в слова написанные, — достойным своего вниманья.

Для посещенья Рокентинов крайзамтманн нанял коня, рессорную двуколку. Остановились в Гебезее, где господский дом принадлежал семейству Олдерхаузен — семейству, то есть давно почившей первой супруги фрайхерра. «Теперь имение в упадке. Н-да, не повезло».

В «Черном парне» спросил он шнапсу и внимательно оглядел племянницу, за несколько месяцев впервые, поскольку, любя ее, как прежде, благополучие и здоровье Каролины всецело поручил Рахели. Крайзамтманн чувствовал, что он как будто в чем-то виноват.

— Тебе, поди, надоело слушать про этот дом и сад, душа моя?

Она улыбнулась. Не в том, стало быть, ее печаль, — про себя отметил Юст. Надо иначе приступиться. У женщин — у них в разном возрасте разные печали, но что-то их уж вечно точит.

— Да, я вот все забываю тебе сказать, я в Треффурте, тому несколько недель, знаешь, видел твоего кузена Карла Августа.

Та же улыбка.

— И мою сестру, твою тетку Луизу, и я…

— И вы подумали, что из нас бы вышла неплохая парочка. Но я уж сколько лет не видала Карла Августа, и он меня моложе.

— А ни за что не скажешь, Каролинхен. Ты немного бледненькая всегда, но…

Каролина положила кусок сахару, налила немного воды себе в стакан.

— И не надо вам с тетей Луизой хлопотать о моей будущности, дядюшка. Уж подождите, пока все надежды минут и позади останется берег юности, печали.

— Это из поэмы из какой-то, что ли? — спросил Юст с подозрением.

— Да, из поэмы из какой-то, что ли. Сказать вам по правде, мне мой кузен совсем не нравится.

— Милая, сама же ты сказала, что уж сколько лет его не видела. Я, кажется, могу тебе в точности напомнить, сколько лет.

В верхнем внутреннем кармане зимнего сюртука Юст держал тесно исписанный дневник за последние пять лет, и он стал охлопывать карман, как бы в надежде, что дневник на это отзовется.

— Кузен был тогда противный, он и теперь противный, — продолжала Каролина. — И он вдобавок, я уверена, гордится своим постоянством.

— Уж чересчур ты неподступна, Каролина, — сказал дядюшка, морщась, как от боли, и она подумала, что он, кажется, разоткровенничался больше, чем хотел, и лучше бы не дать ему терзаться, а то ведь он, чего доброго, сейчас начнет терзаться из-за того, что оскорбил ее чувства. Но отвлечь его всегда нетрудно было.

— Меня, признаться, избаловал Харденберг, — она сказала. — Признаться, разговоры с поэтом мне голову вскружили.

Прибыв в замок Грюнинген, с облегчением она узнала, что Рокентин уже отбыл по делам. Крайзамтманн поспешил за ним следом. Каролина поздоровалась с безмятежной хозяйкой дома, повосхищалась Гюнтером, которому было доставлено колечко слоновой кости, для зубов, вместе с фарфоровой коробкой конфет для Софи, марципанами и пряниками для Мими и Руди и еще парочка кроликов — в хозяйство.

— Добрая, щедрая душа, — сказала фрау Рокентин. — Жилец ваш, Харденберг, здесь, знаете, и брат его Эразм, да, на сей раз Эразм. Он частенько с собой привозит кого-нибудь из братьев.

Сердце Каролины невпопад стукнуло и покатилось.

— Я думаю, Харденберг сегодня вернется с нами вместе в Теннштедт, — она сказала.

— Ах, да-да, а сейчас они в утренней комнате. Здесь всем рады, неважно, кто придет, — сказала фрау Рокентин, и для нее это было и впрямь неважно. — Только вот я не знаю, на что Харденберг этакую тьму устерсов прислал. Вы любите устерсов, милая? Они же портятся, в конце концов.

* * *

Утренняя комната. Харденберг, Эразм, Фридерике Мандельсло, Георг, в первый раз, как видно, мучающий флейту, несколько собачек, Софи в бледно-розовом платьице. Когда Каролина ее видела в последний раз, она ее не отличала от остальных детей. Она и сейчас показалась ей ребенком. Каждую ночь Каролина молилась Господу, чтобы ее избавил от собственных детей, пусть даже не совсем таких, как эта Софхен.

Харденберг уселся рядом со своею Философией, запрятав глубоко под стул ножища. Эразм тотчас шагнул навстречу Каролине, с радостным лицом: не ожидал, Софи привела в восторг, совершенно неподдельный, эта коробка конфет; она больше не будет жевать табак, да ну его, отныне — одни конфеты.

— У тебя от них рези будут, — сказала Мандельсло.

— Меня и так вечно распирает. Я уж Харденбергу говорю, пусть он меня зовет своей пищалкой.

Каролина повернулась к Эразму — как к единственному, выжившему после кораблекрушения вместе с нею. «Много ли мне надо, — она думала, — хоть минутку разделить с кем-то, кто чувствует то же, что и я». Эразм принял ее руку в свою горячую ладонь, что-то начал было говорить, но минутка прошла, и снова он повернулся к Софи с ласковой улыбкой, с бессмысленной улыбкой, как у пьяного.

И этот тоже, поняла Каролина, и этот влюблен в Софи фон Кюн.

39. Ссора

В стихотворенье на тринадцатый день рождения Софи Фриц писал: не верится, но было время, когда он не знал Софи, он тогда был «вчерашним человеком», беспечным, легкомысленным и прочее. Вчерашний человек отныне и вовеки ступил на верную стезю.

— Но он такой противный был, Фрике, — рассказывала Софи сестре, — и мы поссорились, и все, все кончено между нами.

Это было тем более несправедливо, что Софи сама только и нарывалась на ссору с Фрицем: подруга, Йетта Голдаккер, сказала, что им с Харденбергом непременно нужно поссориться. Милые должны браниться, Голдаккер пояснила, от этого крепчают узы. Из-за чего браниться? — Софи спросила. Из-за любой безделицы, и чем пустяшнее, тем лучше. Однако — они сидели-разговаривали с полчаса, а то и меньше — и вдруг ее Харденберга взорвало, будто какую-то пружину в нем перекрутили, и пружина лопнула:

— Софи, вам тринадцать лет. И как проводили вы время до сих пор? В первый год, я полагаю, вы улыбались и сосали грудь, как теперь Гюнтер. Во второй год, ведь девочки скорее развиваются, чем мальчики, вы научились говорить. Первое слово ваше было — да, какое слово? — «дай!» В три года жадность ваша возросла, вы допивали сладкое вино из рюмок взрослых. В четыре вы научились хохотать, и вам это пришлось по вкусу, вы стали хохотать над всем и вся. В пять лет вас взялись воспитывать. К одиннадцати, ничему не научившись, вы обнаружили, что стали женщиной. Вы испугались, думаю, вы побежали к милой матушке, и та объяснила вам, что тревожиться не надо. Потом до вас дошло, что при вашей щедрой внешности — не темной и не светлой — вам нужды нет узнавать, и уж тем более говорить — ничего разумного. Ну а теперь вы плачете, конечно, чувствительность сама, посмотрим же, надолго ли вас хватит, моя Философия…

вернуться

52

Мясо в котле (нем.).

25
{"b":"578807","o":1}