Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Чумаков считал, что причиной раздора явилась теща; жена полагала, что хирургия отнимает слишком много времени у мужа и ей недостает любви и внимания, некогда сходить в кино, часты одинокие ночи, и неизвестно, что делает Вася в своей распроклятой клинике, ведь там так много хорошеньких медсестер и долго ли до греха…

Чумаков всегда был вспыльчив, и несправедливые обвинения бесили его. Однажды он не выдержал и ушел к своим родителям. Он ждал, что жена первая попросит прощения, но оказалось, что любовь уже прошла, да и была ли она, кто знает…

Короче, они развелись. Без слов, без упреков, гордо и непримиримо стояли они в загсе и молча перебирали свои обиды, когда пожилая женщина, не так уж давно желавшая им многолетнего счастья, вздохнув, поставила печати в паспорта и ничего не сказала. Перед ее глазами прошло много таких гордых и не умеющих прощать.

Шли годы, они почти не встречались, а если и виделись, то делали вид, что не замечают друг друга. Бывшая жена вышла замуж, Чумаков по-прежнему самозабвенно пропадал днями и ночами в больнице, и разные глупости в голову ему не лезли.

А потом умерла мать. А еще через год — отец, и Вася остался один. Он был склонен считать себя взрослым, много испытавшим и во многом разочаровавшимся человеком, и был убежден, что его-то не проведешь на мякине, не обманешь глазками и ножками, девичьим лепетом, женскими стонами, притворными объятиями и лживыми словами, хотя тогда он не был убежденным противником брака, просто не надеялся найти такую женщину, ради которой смог бы бросить все, влюбиться без оглядки, без памяти, до крика, до боли.

И вот дождался…

К тому времени он считался опытным хирургом, и однажды его послали в короткую командировку в далекий северный город, чтобы разобраться на месте в нелегком случае редкого и тяжелого заболевания и, если будет нужда, сделать операцию.

И сейчас, через много лет, он помнит этот полет над тундрой, бесчисленные пятна озер, зеркально вспыхивающие под незаходящими лучами солнца, натужный рев двигателя, мимолетное ощущение провала в пустоту, когда тело скользит вниз, а сердце не поспевает за ним, и вынужденную посадку в маленьком аэропорту в ожидании летной погоды.

Рядом с ним у окна сидела женщина, она дремала, прикрыв лицо от любопытных глаз выжженной прядью. Естественно, Чумаков ничего не знал о ней и за долгие часы полета развлекался тем, что придумывал для нее биографии и судьбы, одну не похожую на другую, произвольно наделял ее достоинствами и недостатками, воображал диалоги, и даже прикосновение к ее коже, и даже…

Так думал он, пока самолет кренился над тундрой, ее профиль загораживал пол-окна, мгновенная невесомость приподнимала над креслом, но соседка не просыпалась или просто делала вид, что спит, и лишь когда замолкли винты, защелкали пряжки ремней и она, откинув волосы со лба, посмотрела на него, он вдруг понял, что отныне обречен — то, чему суждено быть, будет, и нет возможности избежать общего будущего, каким бы оно ни было.

Не было ночи, солнце не заходило, а делало пологий круг, скользя по линии горизонта нижним лимбом, и снова поднималось к южным высотам, днем было жарко, по ночам досаждали комары, в маленьком здании аэропорта мест хватало только для немногих, и Чумаков выходил в поселок, вернее, в палисадник у аэровокзала, ложился в густую траву, натянув на голову капюшон, дремал, а каждые два часа спокойный женский голос сообщал, что нужный порт закрыт по погодным условиям и бог весть, когда откроется.

На погоду, как на судьбу, роптать бессмысленно. Приоткрыв один глаз, Чумаков исподволь следил за своей соседкой, она держалась поодаль от всех, к исходу первых суток он набрался смелости и, подойдя к ней, предложил мазь от комаров. Она молча поблагодарила, в тундре это было лучшим подарком, ну а потом они разговорились и уже не расставались. Долго. Очень долго.

Чумаков никогда не верил в рок, в любовь с первого взгляда и прочую дребедень, но само имя женщины — Виктория, победное и звучное, прозвучало для него, как пресловутый стук судьбы в известной симфонии.

Они уходили в тундру, расцвеченную ромашками, кипреем, пижмой; пушица склоняла на ветру белые головки; на берегу озерца — недозрелая брусника и морошка; они забирались в воду, прогретую на поверхности и тиснящую в глубине холодом вечной мерзлоты, загорали под заполярным солнцем, и уже не было нужды придумывать чужую судьбу, она сама раскрывалась в долгих неторопливых беседах, когда они лежали бок о бок на теплой земле или бродили по тундре, взявшись за руки, как робкие школьники.

Виктория была не просто красива. Она походила на дикую кошку, и сибиряку Чумакову пришло в голову только одно сравнение — с рысью. Гибкое сильное тело, зеленые глаза, вспыхивающие из-под светлой челки, острый ум, цепкая память, пружинящая походка и еще то, что навсегда покорило Чумакова, — Вика писала стихи.

Она всерьез считала себя незаурядным поэтом и, гордо вскинув голову, говорила, что улетает жить на Север от суеты, продажности и зависти всех этих критиков, редакторов и виршеплетов, которые не понимают ее редчайшего дара, и только здесь, среди снегов и безбрежных просторов тундры, она сможет обрести непреходящий источник вдохновения, покой и свободу.

Да, она была замужем, теперь разведена, муж не понимал ее и ревновал даже к стихам, без которых жизни своей она не мыслит. Громко, растягивая слова, отбивая такт рукой, она читала эти стихи, и Чумаков искренне восхищался ими, но совсем не потому, что был тонким ценителем поэзии, а просто-напросто он влюбился, и все, буквально все, в этой женщине казалось ему совершенным и прекрасным.

— Я люблю тебя, — сказал он, — выходи за меня замуж.

Объявили долгожданную посадку; поднимаясь по трапу, он крепко сжал ее за локоть, словно боялся, что она исчезнет, потеряется, сядет на другой самолет, уйдет из его жизни, и уже никогда не сбудется возможное и такое близкое счастье.

Они снова сидели рядом, и она вместо ответа процитировала по памяти несколько строк из рассказа Бернарда Шоу:

— Предположим, что я прихожу к тебе и говорю, что люблю тебя. Это означает, что я пришла завладеть тобой. Я прихожу к тебе с любовью тигрицы в сердце, прихожу затем, чтобы пожрать тебя и сделать частью себя. Отныне тебе придется думать не о том, к чему лежит душа твоя, а о том, к чему лежит моя. Я встану между тобой и твоим «я». Разве это не настоящее рабство? Любовь берет все без остатка…

И Чумаков понял, что это не просто наугад выхваченная цитата, это — угроза. Он невольно содрогнулся от предчувствия близкого перелома судьбы, но не испугался, не спасовал и сказал так:

— Хорошо. Весь. Без остатка. Только не уходи…

В сером, продутом арктическими ветрами городе, где не растут, деревья, а голые кирпичные дома приподняты на сваях над вечной мерзлотой, он понял, что любит, и ему все равно, любим ли он, лишь бы она была с ним, лишь бы не уходила.

Шли дни, подходила к концу командировка, он улетел, а потом были письма, ежедневные переговоры по телефону, он умолял, он выпрашивал согласия, как безрассудный мальчишка.

И она приехала к нему. Не сразу. Через месяц.

Они поженились, а он опять страдал, уже от ревности. На Вику оглядывались, о ней шептались, она шла рядом с Чумаковым, гордая и красивая, рысьи глаза недобро светились из-под челки. Она по-прежнему писала стихи, их по-прежнему никто не печатал. А потом у них родился сын, а потом он стал расти, а потом вырос, немного, по грудь Чумакову, больше не успел.

Чумаков и сам знал, что жена никогда не любила его, сначала, опьяненный любовью, он не придавал этому значения, но потом, когда постепенно прошел угар первых дней и ночей, он понял, что Вика согласилась выйти за него замуж после тщательно обдуманного расчета. И на Север тогда она летела не в поисках вдохновения, а к очередному кандидату в мужья. Должно быть, тот человек оказался не столь подходящим мужем, как Чумаков, и она просто сделала выбор. В свою пользу, конечно. Чумаков неплохо зарабатывал, у него была квартира, постепенно они скопили на машину и Вика часто, садясь за руль, уезжала куда-нибудь, иногда на несколько дней. Чумакову намекали на неверность жены, даже называли имена, но он не роптал, не жаловался. Он понимал, что это бессмысленно, ибо сам влез в петлю, никто не просил, никто не подталкивал.

43
{"b":"578149","o":1}