Главная тема "Адептов любви" та же, что и в инициатическом шактизме — "любовь" и "женщина" пробуждают в человеке дремлющие силы (Viia Nova. II, 20–21). В аристотелевской терминологии это "Возможный интеллект" (то, что еще не проявлено, но существует в возможности), а в тантрической — шиваизм, все то, что до соединения с женщиной сокрыто, инертно. После пробуждения этот опыт накладывается на проявления человеческого, "самсарического". Уже самое начало "Vita Nova" содержит намек на опыт контакта. Данте говорит о появлении "славнейшей дамы моего духа", которую "звали Беатриче, и я не знал, как называли ее по-другому" (то есть, кто она на самом деле — Ю. Э.). Но это и было полным преображением его человеческого существа: "В эту минуту я почувствовал, как жизненная сила, находящаяся в тайной сердечной клети (согласно Упанишадам, там локализован atman в его индивидуальной форме — jivâtman — Ю. Э.) начала трепетать так сильно, что у меня ужасно задергались виски, и я услышал слова: "Ессе Deus fortior те, qui veniens dominaitur mihi"[994] Так пробуждается внутренний владыка, скипетроносец. "Животный же дух", тождественный жизненной силе, оказывается восхищенным и переживает перерождение: "Apparuit jam beatitido vestra"[995]. В конце концов, "естественная душа", соответствующая "самсарической природе", начинает плакать и стенать: "Неu miser! Quia frequenter impeditus его deinceps"[996]; она осознает, что остается мало шансов сочетать в себе "Адепта любви" и обычного человека. И Данте провозглашает: "Теперь можно сказать, что Амор стал господином моей души, а она — его супругой". Кроме того, в соответствии с выше приведенным отрывком "женское" находится в связи с "ведением сердца", "озаряя его изнутри" — оно становится центром оживляющего магического огня. Все это предельно выражено в самом названии дантовского трактата "Vita Nova" ("Новая жизнь"). Обнаженная, дремлющая в накинутой на нее прозрачной "кровавой" вуалевой накидке, является важнейшим знаком. Он должен приблизиться к ней, "закрытой" от него завесой крови, к ней, именуемой в тантрической традиции divya, что означает "внеположенную", "внешнюю" женщину.

Как и тактический опыт, все, что связано с "Адептами любви" и аналогичными западными течениями, несет на себе следующие духовные черты:

1) Любовь вызывает глубокий кризис, способный одновременно убить и вызвать к жизни скрытые силы, дремлющие в человеке;

2) "Женщина" означает новое бытие, порождающее новую иерархию всех сил внутри мужчины, они становятся подчинены сверхприродному шиваическому элементу;

3) в случае победы этих сил происходит обновление ("выздоровление", salut) и начинается новое существование.

В каких экзистенциальных ситуациях это может произойти, определить трудно. Конечно, вступить в общение со сверхчувственным, "тонким" планом возможно и при встрече с совершенно реальной женщиной, которая становится точкой отсчета. Возможно, как это практикуется иногда тантристами, "желание" вызывает тонкое и не существующее на физическом плане существо, лишенное каких-либо материальных атрибутов и растворяющееся в высшем опыте (в качестве примера можно привести "мистерии платонической любви" в средние века). Вот еще некоторые сведения, которые здесь можно привести. Известна тантрическая практика, в которой мужчина, избравший себе девушку в качестве шакти, должен много ночей провести с ней в одной комнате и даже спать с ней, но не обладать ею телесно. Мы узнаем в этой практике то, что называется "тонким соединением". В средние века, не обязательно у "Адептов любви", но у некоторых, соблюдавших культ "дамы" рыцарей, существовала практика — требовалось провести ночь в постели с обнаженной женщиной, не вступая с ней ни в какое телесное общение, не ради дисциплинарного целомудрия, но для усиления самого желания.

Потомок старинного итало-германского рода и свидетель "заката Европы", знаток древних культур и ненавистник современной цивилизации, послушник католического монастыря и "языческий империалист", дадаист и фашист, порвавший и с теми, и с другими, поскольку сам "правее правых и левее левых", почитатель рыцарства и имморалист, аскет и либертен одновременно, "дифференцированный человек", как он сам себя называл, барон Юлиус Эвола был одним из живых обломков Европы, не до конца погребенных под фундаментом послевоенного новостроя. Сейчас его книги стали появляться и в России, причем в раскаленной добела русской действительности наших дней их, прежде всего, стремятся вписать в политический контекст. Надо сказать, что сами они часто дают для этого повод — будучи по складу своему человеком "предела", Юлиус Эвола часто ввязывался в битвы века, но почему-то никогда не находил общего языка, с теми, в ком вначале видел союзников. И сейчас, здесь — для демократов он слишком правый, для патриотов — слишком умный, для либералов — "антисемит", для антисемитов — "масон" и "каббалист", и так далее и так далее. Да и сами книги Эволы, написанные в разное время, на первый взгляд противоречат друг другу — скажем, в "Языческом империализме" он ратует за строжайшую иерархию и подчинение толпы избранным, а в книге "Оседлать Тигра" — за столь же абсолютную свободу личности от всякого общественного диктата…

Из всех его книг "Метафизика пола", пожалуй, самая академичная, спокойная. Кстати, в Европе, несмотря на все тщания "фрейдистского лобби", ее не удалось замолчать, и она стала классической. Но сегодня и она, попав в предельно политизированную русскую жизнь, вызовет, по-видимому, отнюдь не академическую реакцию. Скорее всего, первой реакцией на нее также будет неприятие и в легионе "секс-порно-шоу-бизнеса", и в лагере блюстителей нравственности. Однако тот, кто наберется терпения и прочтет книгу до конца, сумеет убедиться, что она вообще "не о том".

Близкий к крупнейшему европейскому философу-традиционалисту и эзотерику Рене Генону — его часто считают прямым учеником Генона, и в этом есть большая доля истины — Эвола принадлежал к тем "пламенным реакционерам", причем не столько политическим, сколько метафизическим, которые считают историю не "прогрессом", но всесоставным упадком, вырождением, связанным с утратой в начале времени, а точнее, "по ту его сторону", примордиально-райского состояния. Критерий древности для него — один из основных критериев приближения к этому состоянию, и поэтому предпочтение он отдает наиболее древним, близким к "примордиальной точке" ритуалам, учениям и образцам поведения. В этом его сила, но в этом и слабость. Древность как таковая не всегда панацея от современности, ибо также принадлежит историческому времени, когда изгнание из рая уже совершилось. Из предпочтения любой древности проистекают и "ошибки слуха" писателя, и прежде всего достаточно воинственное отмежевание от христианства, которое Эвола считал "нетрадиционным" и "гибридным", при том, что "гибридности" он не мог различить, например, в тантризме — тоже за счет его большей древности. К этому мы еще вернемся, а пока речь пойдет о христианстве, в отношении которого точка зрения Эволы найдет в современной "пост-России" как горячих противников, так и не менее горячих сторонников. Но здесь необходимо понять, что за собственно христианство Эвола принимает те его формы, которые оно начало принимать на Западе уже с каролингской эпохи, сложившись ко временам инквизиции, что породило затем реформационную деградацию. Вся православная традиция для него была просто белым пятном, вплоть до того, что труды преподобного Максима Исповедника он цитировал по изложению Иоанна Скота Эригены, антропология преп. Григория Нисского, преп. Симеона Нового Богослова и святителя Григория Паламы, имевшая самое непосредственное отношение к предмету его исследований, ему была неизвестна вообще. Даже пять томов "Добротолюбия" прошли мимо его внимания, как и вся русская мистико-аскетическая монашеская литература от средних веков до начала XX века. Удивительно, что даже книги русских религиозных философов XX века, живших в Европе и прямо касающихся затронутых в "Метафизике пола" вопросов, были Эволе неизвестны, в то время как сведениями о Григории Распутине, почерпнутыми явно из вторых рук, он обладал.