Рассматривая мифологические типы, воплощающие мужское начало, мы увидим божества — "противодополнения" всех трех "Божественных женщин" — афродической, дургической (воинственной) и деметро-материнской.

Й. Й. Баховен в своих трудах касался этого и говорил о целом мифологическом корпусе, созданном древним миром вокруг Диониса, корпусе, кажущемся синкретическим[469] и беспорядочным, но на самом деле исполненном глубоких смыслов.

Первая внутренняя форма мужского начала, вирильности — теллуро-посейдоническая. Дионис отождествляется с Посейдоном, богом Воды, подобным Осирису-Нилу, орошающему Исиду, "черную землю" Египта. На более высоком уровне Дионис — это Гефест-Вулкан[470], бог подземного огня. В первом, посейдоническом проявлении мы встречаемся с символизмом Воды, влажным началом рождения и, соответственно, чисто фаллической вирильностью — бог оплодотворяет женскую субстанцию и в какой-то степени находится у нее в подчинении. Гефест же — груб, необуздан и элементарен; его "противодополнением" является афродическая женственность в, так сказать, "исчезающем", "убегающем" аспекте, аспекте женской измены — Афродиту считали неверной женой Вулкана.

Более высоким проявлением мужского начала Баховен считал его светоносную, небесную сторону, причем низшим проявлением этого был Лунус, а вторым, высшим, солнечным — Аполлон. Можно ли считать Аполлона проявлением Диониса, не всегда ясно. Диониса всегда сопровождают богини, с одной стороны, бесспорно, являющиеся разными архетипами Великой Богини, с другой — ограниченными и ограничивающими, так что, превращаясь в солярного бога, Дионис не становится проявлением чистого и неподвижного света, но всегда только звездой — умирающей и воскресающей. Это главный мотив орфического дионисийства и в то же время "второй план" религии Матери — именно таковы Аттис и Таммуз, мужские божества, воскрешаемые Богиней (в случае с Кибелой это не Аттис, а Савасий, но все равно — тот же самый Дионис). Дионис — солнце в его аспекте восхода и захода, но он не есть неизменный, чистый, олимпийский солнечный свет.

Рассматривая мужское начало в его совокупности, мы подходим к одному мифологическому кругу, уже находящемуся вне очерченного вокруг Диониса. Там — Геракл, враг и победитель Амазонок, там Арес-Марс. "Неверная жена" Афродита бросает Диониса-Гефеста, "сбегая" от него к Аресу — богу войны. И хотя Арес-Марс тоже наделен чертами дикой, необузданной вирильности, она не фаллична, не дионисична, не чувственно-элементарна — характер ее, скорее, героический. Одно из ее воплощений — дорический Геракл, победитель Амазонок, но еще и главный противник Великой Матери — Геры, как и римский Геркулес — враг Благой Богини[471] (Bona Dea); освобождаясь от ее власти, он утверждает свой собственный принцип, выходит на Олимп и овладевает Гебой, вечной юностью; это происходит после того, как Геракл отыскивает дорогу в сад Гесперид и получает там золотое яблоко, символ жизненной силы и самой Матери (яблоко Гее дарила Гера).

Еще выше, чем символизм Геракла и его подвигов — проявлений героической, антигинекократической вирильности, расположено начало мужской аскезы. Таков Шива, правда, не в метафизическом аспекте, а как чисто культовое божество. Можно, конечно, по-александрийски отождествлять Шиву с Дионисом — богом оргиастических ритуалов, но с другой стороны, Шива — аскет, пребывающий на вершинах, владеющий супругой, Parvatî, с которой он, однако, не вступает в плотскую связь. Шива может молнией убить бога любви, имя которому Каmâ — синоним жажды, тоски, обделенности и мучительной зависимости. В индийском мифе Шива воскрешает убитого им же Каmâ только после заступничества за мертвеца-бога Ratî[472], правда, тоже воплощающего эротический опыт, но в его светлых, свободных и ни от кого не зависимых формах.

Еще более чистое божество, аскет, свободный уже и от самой аскетической борьбы, — индо-тибетский Heruka, скипетроносец, воплощение суровой и торжественной, но и страшной, красоты. Это нагое божество, и нагота его онтологически подобна "глубинной" женской наготе — это бытие-в-себе, чистый принцип уранического господства. Крайне опасно для женщины — увидеть мужчину в такой его "наготе". Она рискует навсегда потерять его — он не станет больше ей принадлежать, это еще один легендарный мотив. У Шивы тоже есть такие признаки: одно из имен его — digambara, то есть "Нагой".

Возвращаясь к эллинству, следует твердо принять за мерило аполлоновские проявления чистой вирильности.

Аполлон был воплощением олимпийского νους (ум/нус) неподвижного уранического света, был свободен от всего теллурического, подземного, от связи с богинями; однако поздние исторические воплощения его культа часто были смешанными, "бастардными"[473]. Но дело не в них. Сам Аполлон, бог "чистой формы", был зачат без матери и рожден "сам из себя", αμητωρ[474] и αυτοφυηs. Дорический "геометрический" бог, мужской бог всеопределяющей формы, противостоит женственной неопределенности и безграничности, απειρον[475], пластической материи. У Эсхила, по суждению Ореста, Аполлон воплощает и защищает принцип, противоположный как мифологии безмужнего материнства, так и обоим типам женственности — деметрическому и афродическому.

Орест утверждает, что только отец — родитель сына, а мать лишь его "кормилица"[476]'. Это-то и есть подлинник, метафизическое восстановление связи между вечно мужским и вечно женским. Аполлоническая вирильность простирается еще дальше: восстанавливается не только "справедливость", но и изначально Единое, находящееся по ту сторону диады. Таким образом, во всех проявлениях вирильности: фалло-теллурическом, дионисийском, героическом, аскетическом и, наконец, олимпийско-апполлоническом, мы можем усмотреть фундаментальные различия мужского мира; и каждое из названных проявлений — "противодополнение" соответствующего женского, любое из которых можно обнаружить в мире теллурических Матерей, деметрических и афродических богинь и, наконец, "Девственниц" — двусмысленных, глубинно-непознаваемых, воинственных разрушительниц.

В предшествующих главах мы уже перешли от рассмотрения мужского и женского в их принципиальных, статических основах, внешних формах и категориях, к динамике их взаимодействия. Чтобы успешно продвигаться дальше, необходимо обратить внимание на следующее.

Сегодня в законченном виде нет метафизической и традиционалистской доктрины, рассматривающей диаду как главный ориентир миропонимания. Как мы уже говорили, дальневосточная традиция понимает yin и yang как "Великое Единство" — Tai-î или Tai-ki. Плотин говорил о Едином, предшествующем Божественному единству νους и υλη, бытия и жизненной силы. Тантризм знает категорию Nirguna-Brahman[477], аналогичную категорию, находящуюся по ту сторону диады Шива — Шакти. С точки зрения высшего принципа невозможно говорить о "равночестности" этих двух начал. Мужское начало, yang, Шива или "бытие" как часть диады отражает Единое, то есть бытие трансцендентное; оно "представляет" Единое в процессе всеобщих проявлений, в относительности, текучести форм (по Плотину, в категориях Логоса). Что же до "природы", то, если употреблять теологическую терминологию, она не равночестна, не совпадает с Ним, но создана Им и в этом смысле "вторична"[478].