В первой главе мы уже говорили об эротическом опыте как об опыте "смещения" индивидуального бодрствующего сознания. Это смещение и есть движение в область "сердечного места". Состояние экзальтации, свойственное эросу, приводит к тому, что наступает "мысленное" преображение действительности, озарение, но вовсе не погружение в полусон, транс или собственно сон, то есть в состояние ночное. Как уже указывалось, внешне это проявляется в некоем свете, порой озаряющем лица влюбленных, в том числе тех, которые в обыденной жизни вовсе не благородны; это, безусловно, определенное свидетельство (сравните с образом факела в руке Эрота, наряду со стрелой).

Соответственно, связь между любовью и ночью, в обычных случаях всплывающую в сознании каждого, приобретает характер определенного "знака". И конечно, связь между любовью и ночью хорошо знакома романтической поэзии. Но она же имеет экзистенциальную глубину, позволяющую называть ее чем-то большим, чем простая связь. Обычно ночь считается самым подходящим временем для половой любви. Но если мы проведем мысленный опыт, заменив обычно употребляемое выражение "ночь любви" на "зарю любви", мы сразу же услышим в первом сочетании некий неверный звук. Это подтверждает и биология, хотя, в глубине своей, речь идет, конечно, о вещах иного, "гиперфизического" порядка — физиологические условия для "здоровой и нормальной" любви, связанные с высвобождением огромных запасов свежих энергий, наилучшими являются именно утром. Можно сколько угодно ссылаться на такие внешние обстоятельства как образ жизни, отсутствие свободного времени в течение дня, на общественные условия и порядки — раз такие обстоятельства существуют, значит в них присутствует глубокий смысл. Сколько людских сообществ имеют прямые, жесткие, ритуально оформленные предписания отдавать жене именно ночь, причем как в первый период, так и в течение всего времени совместной половой жизни. На заре муж и жена должны расставаться. Но есть вещи особенно ценные для понимания сути дела: в тантризме "сердце ночи" предписывается как время маго-инициатических практик совместно с женщиной[266]', и это же время избрано хлыстами, к которым мы еще вернемся, для совершения своих оргиастических и неистовых действий; точно так же, в ночное время и в темном месте, на Элевзинских мистериях, совершалось священное совокупление, hieros gamos[267], являвшееся строго символическим. Оргийно-дионисийский ритуал, совершаемый исключительно женщинами, носил имя Никтелий ("Ночной") и проходил ночью. Можно, конечно, считать случайностями обычаи соединения в полном мраке как, например, в Спарте, когда мужчина умыкал свою будущую жену, увозил ее в полностью лишенное освещения место, среди ночи развязывал ей пояс и овладевал ею в абсолютной темноте[268]. Однако сколько женщин до сих пор желают для себя того же самого — их стыдливость всего лишь глубинная память о том времени, когда они находились во власти обычаев, которые нам сегодня кажутся странными. Хатор[269], египетская богиня любви, носила имя "Госпожи ночи", и эта смысловая цепь тянется к стихам Бодлера:

На самом деле здесь вступают в действие сокрытые стороны космической жизни: ведь именно ночью, как мы уже говорили, происходит циклически обусловленное применение мироустройства, переход сознания в сердечную область — то есть именно то пробуждение, которое дает эрос; точно так же, раз любовь находится под знаком женщины, а женщина принадлежит темной, подземной, ночной стороне бытия, ее "бессознательно-жизненному", то и царство любви принадлежит ночи, темноте[270]. Таким образом, ночь — наиболее подходящее время для проявления женского эроса, для выхода наружу глубинных сил, сокрытых под дневной поверхностью конечного индивидуального сознания. Что же до неожиданностей, рождаемых проявлением того, что обычно как бы затоплено изменчивой пеной обыденного, то в связи со сказанным вовсе не только романтико-поэтическим представляется произнесенное Новалисом[271] в "Гимнах ночи"[272]. И последнее, что следовало бы сказать о роли сердца. Согласно гиперфизической физиологии со смертью или смертельной опасностью жизненные силы восходят в средоточие человеческого бытия, в сердце (они покидают свое место и начинают перемещение в момент действительной или грозящей смерти, каталепсии[273] или на соответствующих стадиях более позитивного высокого восхождения)[274]'. Аналогичное явление может возникать также при всяком переживании сильного желания или вообще вспышке чувств, при встрече с любимой женщиной, возникновении в сознании ее образа[275] или даже просто образа обнаженной женщины; между тем у восточных авторов часто встречается упоминание остановки дыхания при виде возлюбленной, от любви, от любовного очарования, от сильного желания или просто в "сексуально заряженной" атмосфере. Внешнее, профаническое и банальное соответствие всего этого хорошо известно физиологии. Наиболее часто в таких случаях говорят: "У меня сжалось сердце". Это еще одно приближение к раскрытию потенциального качественного достоинства эроса. Так осуществляется естественный переход к феноменологии любви, мост к непрофаническому эротизму: мы касаемся его, когда говорим о mors osculi[276], о смерти от поцелуя, упоминаемой каббалистами, о почитании дамы сердца "Адептами любви". И еще одна любопытная деталь: некоторые французские трубадуры пели о женщине зримой не глазами и не душой, но именно сердцем.

Сказанное выше предполагает необходимость рассмотреть очень важную для нас совокупность, своего рода союз: любви, боли и смерти. В этом странном слиянии физическая сторона не может быть отделена от уже "не физической". Прежде всего всякое пробуждение эроса в его простейшей форме, если не ведет к реальному преображению "Я" (в этом случае происходит расширение сознания через страсть, направленную на другого, на любимое существо), означает сверхнормальное перенасыщение жизненного цикла, переживаемое как страдание, как смертельное желание, импульс, не находящий разрешения. О подобной душевной напряженности рассказывают многие мистики. Об одном из своих героев Сомерсет Моэм писал: "Такая любовь есть боль, но боль тонкая и тайная, превышающая наслаждение. Она похожа на Божественную тоску, о которой рассказывали святые". Или у Новалиса:

Можно говорить о "редко встречающейся и таинственной плотской жажде, связывающей два человеческих существа в ненасытном желании". С другой стороны, есть основания отметить, что часто подобная страсть ведет к изменениям сознания: конкретное лицо становится для любящего символом; тогда для него оно уже "почти как Бог, на месте Бога". Все силы души, приобретающие абсолютный характер, сосредотачиваются на объекте поклонения или, лучше сказать, фетишизма"[278]'. Конечно, такие случаи противоположны сакрализации и пробуждению: человек не обнаруживает в себе качеств, необходимых для подлинной связи с высшим планом, уже не человеческим, достижимым через соединение с абсолютно мужским или абсолютно женским, но воздает то, что должно относить к этому плану, случайно-человеческому. Тогда любовная связь, особенно если объект ее соглашается на предлагаемую субъектом узурпацию, приобретает характер вампиризма, часто бессознательного, — перед нами очень опасный случай сексуального рабства.