Добру и злу внимая равнодушно,

и в жертвах побывал я, и в героях,

обоим поперек и непослушно

я жил и натерпелся от обоих.

Моей судьбы кривая линия

была крута, но и тогда

я не кидался в грех уныния

и блуд постылого труда.

Я люблю, когда слов бахрома

золотится на мыслях тугих,

а молчание – призрак ума,

если признаков нету других.

Живу привольно и кудряво,

поскольку резво и упрямо

хожу налево и направо

везде, где умный ходит прямо.

Очень давит меня иногда

тяжкий груз повседневного долга,

но укрыться я знаю куда

и в себя ухожу ненадолго.

Именно поэты и шуты

в рубище цветастом и убогом –

те слоны, атланты и киты,

что планету держат перед Богом.

Я счастлив ночью окунуться

во все, что вижу я во сне,

и в тот же миг стремлюсь проснуться,

когда реальность снится мне.

На свободе мне жить непривычно

после долгих невольничьих лет,

а улыбка свободы цинична,

и в дыхании жалости нет.

Много всякого на белом видя свете

в жизни разных городов и деревень,

ничего на белом свете я не встретил

хитроумней и настойчивей, чем лень.

Не стоит и расписывать подробней,

что личная упрямая тропа

естественно скудней и неудобней

проспекта, где колышется толпа.

Как ни богато естество,

играющее в нас,

необходимо мастерство,

гранящее алмаз.

На вялом и снулом проснувшемся рынке,

где чисто, и пусто, и цвета игра,

душа моя бьется в немом поединке

с угрюмым желанием выпить с утра.

Живу, куря дурное зелье,

держа бутыль во тьме серванта,

сменив российское безделье

на день беспечного Леванта.

Нисколько сам не мысля в высшем смысле,

слежу я сквозь умильную слезу,

как сутками высиживают мысли

мыслители, широкие в тазу.

О том, что потеряли сгоряча,

впоследствии приходится грустить;

напрасно я ищу себе врача,

зуб мудрости надеясь отрастить.

Где надо капнуть – я плесну,

мне день любой – для пира дата,

я столько праздновал весну,

что лето кануло куда-то.

Неявная симпатия к подонкам,

которая всегда жила во мне,

свидетельствует, кажется, о тонком

созвучии в душевной глубине.

Когда я спешу, суечусь и сную,

то словно живу на вокзале

и жизнь проживаю совсем не свою

а чью-то, что мне навязали.

Я даже в течение дня

клонюсь то к добру, то ко злу,

и правы, кто хвалит меня,

и правы, кто брызжет хулу.

Рифмуя слова, что сказались другими –

ничуть не стесняюсь, отнюдь не стыжусь:

они просто были исконно моими

и преданно ждали, пока я рожусь.

Эстетам ревностным и строгим

я дик и низок. Но по слухам –

любезен бедным и убогим,

полезен душам нищих духом.

Я проделал по жизни немало дорог,

на любой соглашался маршрут,

но всегда и повсюду, насколько я мог,

уклонялся от права на труд.

Я, Господи, умом и телом стар;

я, Господи, гуляка и бездельник;

я, Господи, прошу немного в дар –

еще одну субботу в понедельник.

Для всех распахнут и ничей,

судьба насквозь видна,

живу прозрачно, как ручей,

в котором нету дна.

Явились мысли – запиши,

но прежде – сплюнь слегка

слова, что первыми пришли

на кончик языка.

Доволен я и хлебом, и вином,

и тем, что не чрезмерно обветшал,

и если хлопочу, то об одном –

чтоб жизнь мою никто не улучшал.

Кругом кипит азарт, и дух его

меня ласкает жаром по плечу;

за то, что мне не надо ничего,

я дорого и с радостью плачу.

Я должен признаться, стыдясь и робея,

что с римским плебеем я мыслю похоже,

что я всей душой понимаю плебея

что хлеба и зрелищ мне хочется тоже.

Мне власть нужна, как рыбе – серьги,

в делах успех, как зайцу – речь,

я слишком беден, чтобы деньги

любить, лелеять и беречь.

Своих печалей не миную,

сполна приемлю свой удел:

ведь получив судьбу иную,

я б тут же третью захотел.