Нужно, однако, помнить: переход от предвоенных — книжно-романтических — представлений о войне к ее суровой реальности оказался нелегким. Для поэтов это был разрыв не только со старыми представлениями о войне, но и со старым арсеналом образных средств, облюбованных и не раз опробованных при привычном, «априорном» решении темы.

Война перечеркнула довоенные романтические представления о ней, оказалась совсем не такой, какой казалась. Но, вспоминая сегодня те дни, С. Наровчатов скажет с высоты времени,

Мокрая траншея… Серенький рассвет… Как далеко это от проносящихся со свистом всадников и вертящихся пропеллерами сабель из довоенных представлений о войне, воплощенных в начале последнего дошедшего до нас стихотворения М. Кульчицкого — «Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник!..». И как близко к той реальной войне, которая — повторим еще раз слова Кульчицкого, продолжающие то же стихотворение, — «совсем не фейерверк, а просто трудная работа»; а главное — близко к подлинной жизни, к высокой, не книжной бытийности…

(Николай Панченко. «Из дневника солдата»)

Крошево, хлябь, месиво — что говорить, «невеселые» слова! Но здесь, в этом контексте, они оттеняют радость наступления, счастье освобождения родной земли…

Переход от мира к войне был не только переходом от книжных представлений о ней к суровой реальности. Это было — в полном смысле слова — смешение мира, вздыбленного войной, «перетряска» всех прошлых представлений не только о войне, но и о жизни в целом. Легко ли привыкнуть к тому, что во время боя даже «солнце в огне пожара чадило, как головня» (П. Железнов. «На подступах к Москве»). Меняются местами, вступают в неожиданные сочетания внутри художественной структуры война — и мир, земля — и небо, солнце над головой — и головешки от костра, труд оратая — и ратника.

Но труд и на войне оставался трудом, пусть другим по характеру, по цели, и все же — прежде всего — трудом, работой. Трудом пехотинца, роющего окоп, и артиллериста, тянущего по грязи пушку; трудом сапера, военного строителя, шофера… Это трудовое начало показано в военной поэзии ярко и многообразно: то — в момент наивысшего подвига водителя, везущего снаряды и попадающего под обстрел вражеского самолета (П. Шубин. «Шофер»); то — в своей бытовой повседневности, как в стихотворении А. Гитовича о солдате, дни и ночи корчующем пни на болоте, чтобы «одно к одному по болоту легли настила тяжелые бревна» и «на запад бойцов повела его фронтовая дорога», или как в стихотворении Николая Новоселова «На пути к победе»:

Это стихотворение датировано 1942 годом, оно принадлежит ленинградцу. А в 1945-м дальневосточник Петр Комаров написал о бойцах, пришедших с Запада на Восток, чтоб разгромить империалистическую Японию:

Что это: быт или бытие? Кажется, какое там «бытие», — сплошная проза… Но вспомним еще раз С. Аракчеева («Болото»): «И если б не было за ним Берлина, мы б ни за что туда не забрели…» Подчеркнуто приземленные детали озаряются высокой целью, и это переводит их в иной, высший план.

Едва ли не ярче всего оба стилистических «потока» — «высокий» и «низкий», бытийный и бытовой — скрещиваются в замечательном стихотворении Смелякова «Судья» (1942). «Высокая» стилистика («он все узнáет оком зорким») сливается в стихотворении с земными, живыми подробностями — «теплой сырой землей», которую зажимает в костенеющей руке сраженный пулей «суровый мальчик из Москвы». Именно взаимопроникновение этих двух начал и сообщает стихотворению такую душевность, теплоту. «Горсть тяжелая земли» перерастает в «горсть отвоеванной России», которую умирающий, «уходя в страну иную, …захотел на память взять», и эта горсть в день Страшного суда «будет самой высшей мерой, какою мерить нас могли».

Стихотворение «закольцовано» не только композиционно, но и стилистически. Мы вернулись — по видимости — все к той же конкретной детали: горстке земли с пашни, зажатой умирающим в руке. Но насколько тяжелее стала эта горсть, сколько вместила в себя!.. И с какой силой легла на наши, читательские сердца, если мы ощутили гибель юного фронтовика как свое личное горе…

О Великой Отечественной войне существует громадная литература — от популярных изданий до фундаментальных исследований: цифры, факты, документы, свидетельства очевидцев. И все же цифры остаются цифрами. А чтобы ощутить самому — заново или впервые — накал этих героических лет, — для этого существует только один путь — путь сопереживания, лишь одно средство — искусство. Лишь оно в силах перенести читателя из сегодня — во вчера, сделать чужой душевный опыт — твоим, личным…

Сохраняя память сердца о поре наивысших испытаний и трудностей, поре наивысшего духовного взлета, литература о войне, и прежде всего — литература самих военных лет, передает эту память все новым и новым поколениям читателей, закаляя их сердца, подымая на нелегкую борьбу за торжество высоких идеалов. Этой цели служит и настоящий сборник.

Несколько слов о принципах отбора материала для данной книги.

1. В книгу вошла не вся русская советская поэзия, связанная с темой войны, а лишь лирика, причем — лирика именно военных лет, по преимуществу — непосредственно фронтовая. Исключения сделаны в отношении:

а) главы из произведения, без которого немыслима никакая антология фронтовой поэзии, — «Василия Теркина» А. Твардовского;

б) нескольких поэтов, для которых пребывание в воинском строю было невозможно по возрасту или состоянию здоровья, но чьи стихи были хорошо известны и на фронте и в тылу и с полным правом могут быть отнесены к фронтовой лирике, то есть лирике, широко читавшейся и любимой на фронте, ставшей поэтическим оружием (П. Антокольский, Д. Бедный, М. Исаковский, С. Маршак, Б. Пастернак и др.). А некоторые из этих стихов и рождались в результате поездок на фронт.

2. Из многонациональной советской поэзии для книги — в соответствии с профилем издания — отобраны стихи поэтов, пишущих на русском языке. Таким образом, это не фронтовая лирика в целом, а один очень важный ее пласт — фронтовые стихи русских советских поэтов.

3. Учитывая характер издания, стихи большей частью печатаются в редакции военных лет.

4. В силу небольшого объема сборника составитель и редакция решили отказаться от стремления представить всех — понемногу, а отобрали стихи, по их мнению наиболее характерные для поэзии войны в целом, а из них — те, что сохраняют свое звучание и поныне.

Несомненно, такой отбор был в какой-то мере субъективен: другие составитель и редактор отобрали бы для другой книжки иные стихи и, возможно, с неменьшим основанием. Существуют — и с полным правом — сборники, построенные по принципу тематическому; есть целая серия изданий, специально посвященных поэтам, павшим на фронтах войны («Имена на поверке», «Стихи остаются в строю», «Пять обелисков», «Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне» и т. д.); есть сборники, где стихи войны соседствуют с пронзительными человеческими документами той поры («Строки, добытые в боях»)…