1945 Нина Бялосинская 30 апреля 1945 [6] Еще не все дома прозрели, И тьма со светом вперебой. И сколько б мы ни преуспели, последний бой — как первый бой. В нем есть и ярость овладенья, атаки жадные мгновенья, и потных переходов соль, и кровь, и вечной славы боль, и роковые полуметры очередного рубежа… Дымятся западные ветры, в оконных отсветах кружа. 1945 Константин Ваншенкин Будапешт взят! Земли, камней, железа груды, Бессильно сникли провода, И у руин притихшей Буды Ворчит дунайская вода. Мосты упали на колени И воду из Дуная пьют. Всю ночь идут соединенья, И каблуки всю ночь куют. И вдоль осколками избитых Колонн монаршего дворца, Ночною свежестью умыты, Войска проходят без конца. Я эту ночь не позабуду. Вошли мне в память навсегда Вся тишь ошеломленной Буды, Дворец и темная вода. 1945 Евгений Винокуров «Я эти песни написал не сразу…» Я эти песни написал не сразу. Я с ними по осенней мерзлоте, С неначатыми, по-пластунски лазал Сквозь черные поля на животе. Мне эти темы подсказали ноги, Уставшие в походах от дорог. Я с тяжким потом добытые строки, Как и себя, от смерти не берег. Их ритм простой мне был напет метелью, Задувшею костер, и в полночь ту Я песни грел у сердца, под шинелью, Одной огромной верой в теплоту. Они бывали в деле и меж делом Всегда со мной, как кровь моя, как плоть. Я эти песни выдумал всем телом, Решившим все невзгоды побороть. 1945 Леонид Вышеславский Вступаем в немецкое село Плющом от света отгорожены, стоят дома старинной моды: они из карт как будто сложены — из красных карт одной колоды. Я на село смотрю и думаю: здесь, может, тот фашист родился, с которым я в бою под Уманью за смерть ребенка расплатился… Ко мне рука за хлебом тянется, и женщина с голодным взглядом не устает шептать и кланяться… Я не могу ее — прикладом! Пускай борьба до бесконечности мне злом испытывает душу — нигде закона человечности в борьбе за правду не нарушу. Детей не брошу ради мщения в дыру колодезя сырую… Не потому ль в конце сражения я здесь победу торжествую?! 1945
Судеты Семен Гудзенко Мое поколение Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели. Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты. На живых порыжели от крови и глины шинели, на могилах у мертвых расцвели голубые цветы. Расцвели и опали… Проходит четвертая осень. Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят. Мы не знали любви, не изведали счастья ремёсел, нам досталась на долю нелегкая участь солдат. У погодков моих нет ни жен, ни стихов, ни покоя, — только сила и юность. А когда возвратимся с войны, все долюбим сполна и напишем, ровесник, такое, что отцами-солдатами будут гордиться сыны. Ну, а кто не вернется? Кому долюбить не придется? Ну, а кто в сорок первом первою пулей сражен? Зарыдает ровесница, мать на пороге забьется, — у погодков моих ни стихов, ни покоя, ни жен. Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели. Кто в атаку ходил, кто делился последним куском, тот поймет эту правду, — она к нам в окопы и щели приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском. Пусть живые запомнят и пусть поколения знают эту взятую с боем, суровую правду солдат. И твои костыли, и смертельная рана сквозная, и могилы над Волгой, где тысячи юных лежат, — это наша судьба, это с ней мы ругались и пели, подымались в атаку и рвали над Бугом мосты. …Нас не нужно жалеть: ведь и мы никого б не жалели. Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты. А когда мы вернемся, — а мы возвратимся с победой, все, как черти, упрямы, как люди, живучи и злы, — пусть нам пива наварят и мяса нажарят к обеду, чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы. Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям, матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя. Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем — все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя. вернуться 30 апреля 1945 г. в Москве было отменено затемнение. |
