1942 Владимир Лифшиц Баллада о черством куске (Зима 1941/42 года) По безлюдным проспектам оглушительно звонко Громыхала — на дьявольской смéси — трехтонка. Леденистый брезент прикрывал ее кузов — Драгоценные тонны замечательных грузов. Молчаливый водитель, примерзший к баранке, Вез на фронт концентраты, хлеба вез он буханки, Вез он сало и масло, вез консервы и водку, И махорку он вез, проклиная погодку. Рядом с ним лейтенант прятал нос в рукавицу, Был он худ. Был похож на голодную птицу. И казалось ему, что водителя нету, Что забрел грузовик на другую планету. Вдруг навстречу лучам — синим, трепетным фарам — Дом из мрака шагнул, покорежен пожаром, А сквозь эти лучи снег летел, как сквозь сито, Снег летел, как мука, — плавно, медленно, сыто… — Стоп! — сказал лейтенант. — Погодите, водитель. — Я, — сказал лейтенант, — местный все-таки житель. — И шофер осадил перед домом машину, И пронзительный ветер ворвался в кабину. И взбежал лейтенант по знакомым ступеням. И вошел. И сынишка прижался к коленям. Воробьиные ребрышки… бледные губки… Старичок семилетний в потрепанной шубке… — Как живешь, мальчуган? Отвечай без обмана!.. — И достал лейтенант свой паек из кармана. Хлеба черствый кусок дал он сыну: — — Пожуй-ка, — И шагнул он туда, где дымила буржуйка. Там, поверх одеяла, распухшие руки. Там жену он увидел после долгой разлуки. Там, боясь разрыдаться, взял за бедные плечи И в глаза заглянул, что мерцали, как свечи. Но не знал лейтенант семилетнего сына. Был мальчишка в отца — настоящий мужчина! И, когда замигал догоревший огарок, Маме в руку вложил он отцовский подарок. А когда лейтенант вновь садился в трехтонку, — Приезжай! — закричал ему мальчик вдогонку. И опять сквозь лучи снег летел, как сквозь сито, Снег летел, как мука, — плавно, медленно, сыто… Грузовик отмахал уже многие версты. Освещали ракеты неба черного купол. Тот же самый кусок — ненадкушенный, черствый — Лейтенант в том же самом кармане нащупал. Потому что жена не могла быть иною И кусок этот снова ему подложила, Потому что была настоящей женою, Потому что ждала, потому что любила. Грузовик по мостам проносился горбатым, И внимал лейтенант орудийным раскатам, И ворчал, что глаза снегом застит слепящим, Потому что солдатом он был настоящим. 1942
Ленфронт Марк Максимов Мать Жен вспоминали на привале, друзей — в бою. И только мать не то и вправду забывали, не то стеснялись вспоминать. Но было, что пред смертью самой видавший не один поход седой рубака крикнет: — Мама! — …И под копыта упадет. 1942 Тыл врага Сергей Михалков Десятилетний человек Крест-накрест синие полоски На окнах съежившихся хат. Родные тонкие березки Тревожно смотрят на закат. И пёс на теплом пепелище, До глаз испачканный в золе, Он целый день кого-то ищет И не находит на селе… Накинув старый зипунишко, По огородам, без дорог, Спешит, торопится парнишка По солнцу — прямо на восток. Никто в далекую дорогу Его теплее не одел, Никто не обнял у порога И вслед ему не поглядел. В нетопленной, разбитой бане Ночь скоротавши, как зверек, Как долго он своим дыханьем Озябших рук согреть не мог! Но по щеке его ни разу Не проложила путь слеза. Должно быть, слишком много сразу Увидели его глаза. Все видевший, на все готовый, По грудь проваливаясь в снег, Бежал к своим русоголовый Десятилетний человек. Он знал, что где-то недалече, Быть может, вон за той горой, Его, как друга, в темный вечер Окликнет русский часовой. И он, прижавшийся к шинели, Родные слыша голоса, Расскажет все, на что глядели Его недетские глаза. 1942 Сергей Наровчатов В те годы Я проходил, скрипя зубами, мимо Сожженных сел, казненных городов По горестной, по русской, по родимой, Завещанной от дедов и отцов. Запоминал над деревнями пламя, И ветер, разносивший жаркий прах, И девушек, библейскими гвоздями Распятых на райкомовских дверях. И воронье кружилось без боязни, И коршун рвал добычу на глазах, И метил все бесчинства и все казни Паучий извивающийся знак. В своей печали древним песням равный, Я сёла, словно летопись, листал, И в каждой бабе видел Ярославну, Во всех ручьях Непрядву узнавал. Крови своей, своим святыням верный, Слова старинные я повторял, скорбя: — Россия, мати! Свете мой безмерный, Которой местью мстить мне за тебя! |
