9 мая 1942 г. Анна Ахматова Мужество Мы знаем, что ныне лежит на весах И что совершается ныне. Час мужества пробил на наших часах, И мужество нас не покинет. Не страшно под пулями мертвыми лечь, Не горько остаться без крова, — И мы сохраним тебя, русская речь, Великое русское слово. Свободным и чистым тебя пронесем, И внукам дадим, и от плена спасем Навеки! Февраль 1942 Всеволод Багрицкий Ожидание Всеволод Багрицкий (род. в 1922 г.), сын Эдуарда Багрицкого; в декабре 1941 г. добровольцем ушел на фронт, стал военкором газеты 2-й Ударной армии «Отвага»; погиб при выполнении редакционного задания. Мы двое суток лежали в снегу. Никто не сказал: «Замерз, не могу». Видели мы — и вскипала кровь — Немцы сидели у жарких костров. Но, побеждая, надо уметь Ждать негодуя, ждать и терпеть. По черным деревьям всходил рассвет, По черным деревьям спускалась мгла… Но тихо лежи, раз приказа нет, Минута боя еще не пришла. Слышали (таял снег в кулаке) Чужие слова, на чужом языке. Я знаю, что каждый в эти часы Вспомнил все песни, которые знал, Вспомнил о сыне, коль дома сын, Звезды февральские пересчитал. Ракета всплывает и сумрак рвет. Теперь не жди, товарищ! Вперед! Мы окружили их блиндажи, Мы половину взяли живьем… А ты, ефрейтор, куда бежишь?! Пуля догонит сердце твое. Кончился бой. Теперь отдохнуть, Ответить на письма… И снова в путь! 1942 Волховский фронт Борис Богатков Перед наступлением Борис Богатков (род. в 1922 г.) ушел на фронт добровольцем. После контузии был демобилизован, но добился вторичной отправки на фронт в составе сибирской добровольческой дивизии. Пал смертью храбрых 11 августа 1943 г. в бою за Гнездиловские высоты (в районе Смоленск — Ельня), поднимая бойцов в атаку; посмертно награжден орденом Отечественной войны I степени; его имя присвоено одной из школ и одной из улиц Новосибирска. В 1973 г. в Новосибирске вышла «Единственная книга» Б. Богаткова, включающая стихи, письма, воспоминания. Метров двести — совсем немного — отделяют от нас лесок. Кажется — велика ль дорога? Лишь один небольшой бросок. Только знает наша охрана — дорога не так близка. Перед нами — «ничья» поляна, а враги — у того леска. В нем таятся фашистские дзоты, жестким снегом их занесло, вороненые пулеметы в нашу сторону смотрят зло. Магазины свинцом набиты, часовой не смыкает глаз. Страх тая, стерегут бандиты степь, захваченную у нас. За врагами я, парень русский, наблюдаю, гневно дыша. Палец твердо лежит на спуске безотказного ППШа. Впереди — города пустые, нераспаханные поля. Тяжко знать, что моя Россия от того леска — не моя… Посмотрю на друзей-гвардейцев: брови сдвинули, помрачнев, — как и мне, им сжимает сердце справедливый, священный гнев. Поклялись мы, что встанем снова на родимые рубежи! И в минуты битвы суровой нас, гвардейцев, не устрашит ливень пуль, сносящий пилотки, и оживший немецкий дзот. Только бы прозвучал короткий долгожданный приказ: «Вперед!» 1942
Илья Быстров Военная осень Нева… Горбатый мостик… Летний сад… Знакомая чугунная ограда… Стоят бойцы. Теперь они хранят Червонную сокровищницу сада. О, мрамор статуй! Кто не помнит их Прозрачные, как у слепых, улыбки И лист осенний, ласковый и липкий, Что на плече покоился у них! Немецкого ефрейтора сапог Не запятнает золота аллеи, Где вижу я сторожевой дымок И двух бойцов, стоящих у траншеи. Осенний воздух ясен, строг и чист, Пылают клены, липы пожелтели. Стоят бойцы… Солдатской их шинели Касается, кружась, осенний лист. 1942 Ленинград Павел Винтман «Дорога торная, дорога фронтовая…» Дорога торная, дорога фронтовая, Поникшие сады, горящие стога, И в злой мороз, и в зное изнывая, Идти по ней и вечность постигать. Такая в этом боль, тоска кругом такая В молчанье деревень и в дымном вкусе рос… Дорога торная, дорога фронтовая, Печальная страна обугленных берез. 1941–1942 Варвара Вольтман-Спасская Мать Мужчина вдруг на улице упал, Раскрытым ртом ловя дыханье полдня. Не собралась вокруг него толпа, Никто не подбежал к нему, не поднял. Кто мог бы это сделать, — все в цехах, А кто на улице, сам еле ползает. Лежит упавший. Слезы на глазах, Зовет срывающимся тонким голосом. И женщина, с ребенком на руках, Остановилась и присела возле. В ней тоже ни кровинки. На висках Седые пряди и ресницы смерзлись. Привычным жестом обнажила грудь И губы умиравшего прижала К соску упругому. Дала глотнуть… А рядом в голубое одеяло Завернутый, как в кокон, на снегу Ребенок ждал. Он долю отдал брату. Забыть я этой встречи не могу… О, женщина, гражданка Ленинграда! |
