Да, росточка небольшого и пухлявенькая. И все на месте, и все исключительно свое, даже шутка у ребят была, своего такого не бывает, это силикон, а дай ткну пальцем, ну ткни, да, не силикон.

Но главное — лицо очень белое, волосы рыжеватые и вьющиеся исключительно самостоятельно.

И почти постоянная улыбка на лице. Да, можно постоянно улыбаться, если зубы белые, ровные, что все свои — и говорить не стоит. Ну, она же не могла точно знать, в какой именно день и какой именно паренек заделал ей маленького. Из них ведь никто не пользовался приборами безопасности уличного движения.

Вопрос забирать мальчика Сережу или отдать его государству, а там и неизвестным людям, как-то не вставал. Марина, как первый раз увидела своего птенчика, сразу решила — он мой и ничей больше. Нет, правда, глазками хлопает, пищит, губками чмокает. Ну, игрушка самоновейшая, но живая. Да, Марина — почти девочка, видать, в куклы не наигралась, а тут своя, живая, и на все оставшиеся времена.

Теперь вовсе коротко. Жили бедно — это да. Мамуля была санитаркой в больнице. Но только днем. Приносила домой оставшуюся от больных еду. Понятно, что это за еда, но все ж таки с голоду не помрешь. Про санитарскую зарплату что и говорить. Отца в семье не было — рано помер. Да, надо сказать, что была еще старшая сестра. Она, в отличие от Марины, которая все любила и ей весело было от солнышка и даже воздуха, догадывалась, что в этой жизни требуется еще что-то помимо солнышка, поступила в финансовый техникум.

Да. Это небольшая перепутаница времени вышла. Потому сразу поближе к текущему моменту.

Сережу, как подошел срок, сдали в ясли. Сестра училась, мамуля днем работала, а вечером кормила семью. Марина, как только Сережу трудоустроили в ясли, пошла работать. И, как мамуля, — санитаркой. Но не в отделение, а, по совету мамули, в приемный покой больницы. Там чуть больше платят, но главное — работаешь сутками. Сколько-то отработала, остальное время твое, ну, Марина хоть и с ребеночком, но ведь не старенькая же, и у нее, как и у всякого нормального человека, должна быть и вполне личная жизнь.

Вот! Появляется в этой истории новый человек. И даже несколько новых людей.

Значит, так. В соседнем доме в трехкомнатной квартире (комнаты изолированные) жил мужчина лет шестидесяти (или чуть меньше) с дочерью, которой было лет так тридцать пять. Худая, с сероватым лицом и постоянно унылая.

И вот отец этой сравнительно молодой и унылой дочери женился и переехал в город. Почему новая жена не переехала к мужу, сказать трудно. Какие-то там были сложности — дочка ли с малолетней внучкой, работа ли такая, что ну никак не бросить, а может, просто не хотела переезжать в малость сонное Фонарево, сказать трудно.

Короче, отец оставил дочь одну в трехкомнатной квартире и переехал в город.

А сердце постоянно ноет. И не только потому, что оно уже немолодое, а главным образом из-за дочери.

Потому что она больна с детства. Инвалидка. У нее случаются судороги. Спасают только лекарства и пригляд.

И первое время он после работы в городе приезжал к дочери, продукты привезет, посидит немножко — и пора в новую семью.

Но это же не вполне нормальная семейная жизнь, и надо было что-то придумывать.

И отец придумал. Он дал объявление, что сдает одну комнату, недорого, одинокому человеку славянской наружности.

Нашел научного паренька, который должен был через год что-то в своей науке защищать.

Ограничения очень простые. Без пьянок и ночных посиделок — дочери нужен покой. К вам просьба — ненавязчивый такой присмотр. Если припадок — вот ложка, вот лекарства, уложить, дать таблетку. Дочка после этого будет долго спать. Это я говорю на всякий случай, припадки редкие, дочка их, как правило, предчувствует и на улицу не выходит. С продуктами поможет соседка.

Мне важно знать, что в квартире, особенно ночью, есть живая душа. В субботу я буду приезжать.

И он назвал цену за комнату, и она была такая, что ученый человек, как известно, не балованный денежкой, изумился.

Тут так. Марина и этот паренек могли и не встретиться, и тогда, понятно, не было бы никакой истории. То есть уточнение: они могли и не встретиться, но они именно что встретились.

Как и где? Вот это не так и важно. Она, к примеру, шла с работы и улыбалась — вот дома никого нет, я рухну в койку и буду спать, пока не разбудят, а он, тоже к примеру, опаздывал на электричку.

Да нет, это не важно. Встретились!

А давайте вечером погуляем по парку. Погуляли. А потом он пригласил ее к себе, музыку послушать. Купил бутылку вина (сухого, отметить надо, и хорошего), и сыр, и конфеты.

Всё! Встретились.

Тут так. Не шмыгнул с ней, что мышка, в свою комнату, нет, познакомьтесь, Надежда Степановна, это Марина, а это, соответственно, Надежда Степановна, моя хозяйка. Можно мы у меня тихонько посидим? А зачем тихонько, сказала Марина, нормально посидим, приходите к нам, Надежда Степановна.

И та охотно согласилась. Ну да, одинокая же, отчего не посидеть с молодежью. Тем более у Марины была такая радостная улыбка, что хозяйка охотно поверила — не помешает.

И очень даже весело посидели. Правда, вино Надежда Степановна не пила (мне нельзя).

Потом Надежда Степановна (именно так — только Надеждой Степановной — Марина ее и называла, даже когда стали ближайшими подругами) ушла к себе смотреть телевизор, а Марина с молодым и почти ученым мужчиной провела часа два, и он ей понравился.

Нет, правда, приятный такой и ласковый, и не углублялся в подробности, а чего она так рано маленького завела. Нет, все хорошо, ему эта встреча нужна и приятна, да и ей приятно, так чего ж не встречаться, как говорится, с хорошим человеком.

Но что здесь самое главное? Она подружилась с Надеждой Степановной.

А жалела она эту женщину. Вроде все есть — и отец и жилье, — а здоровья нет. Однажды на глазах Марины у Надежды Степановны случился припадок. И Марина хоть испугалась, крепко держала голову и руки этой женщины, и такая жалость появилась, которой прежде ни к кому не было. Даже к Сереженьке, когда он болел. А чего? Дети ведь часто болеют и выздоравливают, а вот эта женщина никогда не выздоровеет. И никогда не выйдет замуж (а правда, кому это понравится, что невеста припадочная, хотя и с жильем).

И вот она каждый день забегала к Надежде Степановне (понятно, если не дежурила), и они вместе ходили за продуктами, убирали квартиру, а вечером смотрели телевизор (за сынульку можно не беспокоиться — с ним ведь мамуля).

Да, а паренек все более располагался к Марине, уже хотел бы он, чтоб они каждый вечер уединялись, а то и на ночь оставалась. Нет, на ночь никак, у меня ведь сынуля, а вот раза два-три в неделю можно на пару часов, а хорошего, как известно, помаленьку. К тому же у каждого свое: у меня сынулька и Надежда Степановна, у тебя наука.

Отцу Надежды Степановны нравилось, что у его дочери появилась подруга.

Да, они были как две неразлучные подружки — одна помоложе, другая постарше.

Да, происходило чудо: Надежда Степановна на глазах отца и соседей менялась.

Раньше, к примеру, иногда спускалась за газетами, тихая, что тень, ни с кем не здоровается (а тень и не должна здороваться), да, пожалуй, никого и не замечала.

А при Марине заметно повеселела. Раньше из дома не выходила, а теперь за продуктами ходит вместе с Мариной. Из подъезда выходят стремительно, переговариваясь весело на ходу. Когда отец впервые услышал, как дочь смеется, он, конечно же, был изумлен. То есть получается, что дочь выздоравливает (нет, он понимал, что припадки совсем не пройдут), но все же это очень хорошо, что мрачная и постоянно сонная дочь как бы просыпается и становится веселой. Да, больной, но все ж таки нормальный человек: смеется, когда весело, грустит, когда грустно.

А еще через какое-то время Марина и Надежда Степановна начали гулять по парку, часа, так, по два, по три. И у дочери лицо посвежело. Понять можно: годами сидела в квартире одна, и никому не нужна, кроме отца, разумеется. А появилась молодая подруга Марина, и в ней веселье и радость клокочут с такой силой, что хватит на несколько Надежд Степановн.