И эти заморозки, и это раннее утро добавили Леше уверенности, что он победит. Он даже фигу показал неизвестно кому: а вот фигу вам он позволит, чтоб от него отняли маму, и фигу вам он расстанется с единственным другом, и фигу вам он пойдет в детский дом. Да, танк и нечто иное — этот Леша Ляпунов.

В электричке его ждало первое испытание. Вот пробиваемый он или нет — такое испытание. А контроль. Тут так: если человек ни разу в жизни не брал билет, то почему ни с того ни с сего он должен изменять своим привычкам. Тем более что за билет принято платить деньги. Туда и обратно — почти рубль. А у Леши, и это уже известно, нет станка для печатанья дензнаков.

Леша сидел в центре вагона, и к нему разом приближались два контролера — молодой мужик и пожилая тетка. Тут и раздумывать было нечего — всегда лучше иметь дело с пожилыми тетками — их легче брать на жалость. И он пересел так, чтоб наткнуться именно на тетку. И он суматошно стал искать билет в карманах, он даже и в сумку залез — ну нет нигде билета. А тетка терпеливо ждала.

— Спешил?

— Да, тетя.

— И забыл проездной?

— Да, тетя. И совсем опаздываю. Я в Рубине учусь. В английской школе.

Достал? А как же. Скромно одетый парнишка из, конечно же, простой семьи ездит в английскую школу из Фонарева в Губино. И это же видно, что он не сын начальников. Значит, толковый парнишка. И переживает, что опаздывает в школу. Нет, такому пареньку нельзя мешать, ведь это наша надежда, если так-то разобраться.

— Ладно, сиди.

— А мне на следующей выходить.

— Учись.

Он и в метро проник без денежки. А приткнулся к мужику и прошел с ним вместе.

Он нашел больницу — красивое старинное здание с белыми колоннами. Долго искал вход. Почему-то уверен был, что вход там, где колонны.

Но нет, входить надо было со двора, через узкую обшарпанную дверь.

Тетка у входа, худая и невыспавшаяся, даже и не глянула на него.

— Тетенька, как мне пройти в хирургию? — спросил Леша.

Нет, он не ныл и не шмыгал носом. Как-то уж догадался, что все как раз ноют и шмыгают носом и этим тетку сердят.

— Никак, — ответила женщина. — Сейчас невпускной день и невпускное время. Сейчас врачебный обход.

Леша уверен был, что все равно пройдет в больницу, но для верности чуть слез подпустил, причем не на глаза, а в голос.

— Папа здесь на хирургии. А я из другого города, — сказал он тихо.

Это, понятно, заинтересовать тетку не могло.

— Папу ударили ножом. Он исполнял свой долг. И тяжело ранен.

— Милиционер, что ли? — это было уже ничего, и тетка заинтересовалась.

Но Леша не знал, у милиционеров своя больница или они лечатся, где и все.

— Нет, он просто смелый. Он шел с работы, а хулиганы напали на женщину. И он ее защитил. А теперь ранен.

— Пропуск есть?

— Он у мамы. Я учусь во второй смене. А папа просил зайти.

То есть получалось ничего: отец герой, хочет видеть сына, но не может этого сделать, так как сын учится во второй смене.

— Только быстро, — сказала женщина. — Как пройти, знаешь?

— Нет.

— Прямо по коридору. Потом налево. Упрешься в тупичок. Будет лестница. По ней вниз. Там хирургия.

Он шел длинным коридором с низкими потолками. Такие коридоры он видел в кино, когда показывают бомбоубежища. Он прошел, как велела тетка, — налево, тупичок, вниз, дверь с надписью «Хирургическое отделение».

Тихо вошел. Снова длинный коридор, но он был залит лампами дневного света. И заставлен койками. Леша подошел к медсестре.

— Ты чего шляешься? Сейчас обход.

Леша сказал, кого ему надо.

— Только на минутку, — ныл он. — Я ведь издалека. Надо, чтоб он на доверенности расписался. Деньги за него получить. Семья-то большая, и надо что-то кушать.

— Подожди за дверью, — сказала медсестра. — Он в палате.

Леша отошел к двери и там сиротски переминался.

Тут и появился дядя Юра, сухой и жилистый, с курчавыми рыжими волосами и белым, не поддающимся загару лицом. Он был в полосатой почти новой и почти шелковой пижаме. И он обрадовался Леше, он обнял и прижал его к себе. Потом протянул узкую, сухую и сильную руку и они дважды тряхнули сцепленными ладонями — так они всегда здороваются.

— Как дела, дружище? Как школа? Зарядку делаешь? — Ну, это он спрашивал, как все взрослые, когда нечего спросить.

Правда, вид у дяди Юры был виноватый. Он у него и всегда виноватый, когда дядя Юра разговаривает с Лешей. Оно и понятно: приходит, к примеру, из плаванья, приезжает к Леше, но ведь это же чтоб забрать с собой его мать. Может человек в этом случае чувствовать вину? Да, может, если он не вполне стервозный.

— Да, ты чего приехал? — спохватился дядя Юра. — Как ты меня нашел? Что-нибудь случилось? Аня заболела?

— Нет, мама здорова. Но она все время боится за ваше здоровье.

Это он все хотел спросить про рану, но не осмеливался, и дядя Юра его понял.

— Все нормально, дружище, — он расстегнул пижаму и показал на марлю, приклеенную к груди. — Заслуженный партизан, верно?

— А мама боится, — тихо сказал Леша. — И совсем не спит.

Это обрадовало дядю Юру, и он потрепал Лешу по загривку.

— Скажи: пусть спит спокойно. Скоро выпишусь, тогда, скажи, и разберемся.

— А еще она боится, что ее в тюрьму посадят. Ну, если вы напишете заявление, — это Леша говорил, глядя на серые немытые плиты пола.

Дядя Юра долго молчал.

— Ты меня считаешь таким гадом? — как-то хрипло спросил он. — И Аня тоже? Так вот передай ей, что моряки друзей не предают. Так и передай.

Он очень разволновался, дядя Юра, на его белом лице даже красные пятна выступили.

— Обидно, — сказал он. — Особенно когда ты к человеку всей душой. А он? Ну, ладно. Особенно обидно, что она боится — накапаю.

И он нервно ходил по площадке перед дверью. Но потом, видать, сообразил, что Леша не товарищ по плаванью, а маленький мальчик.

— Все будет нормально, дружище. Только ты вот передай: дядя Юра никого и никогда не закладывал. Так я и милиционеру сказал. Он приходил сюда. Я, значит, ножом подравнивал ножку стула, рука сорвалась, и я сам себя ткнул, — и дядя Юра ловко показал, как он подравнивал ножку стула, и как ударил себя — он даже глаза закатил, когда нож вонзился в грудь.

— И он поверил? — спросил Леша.

— А им какая разница? Кому охота лишнее дело на себя вешать. Я так тебе скажу, дружище, все в жизни бывает. Даже и надоесть люди могут друг другу. Могут даже и дел наделать в это время. Все бывает. Как говорится, милые ссорятся — только тешатся. Но надо же человеком быть. Как же можно думать, что вот я накапаю? Не понимаю.

Как ни относился прежде Леша к дяде Юре, как ни сердился, что вот мама уезжает к нему, оставляя детей одних, сейчас он разом все простил дяде Юре. А потому что — хороший он мужик. Хороший, да и все тут.

Тут выглянула медсестра и велела дяде Юре идти на обход.

— Ты подождешь меня, дружище?

— Нет, мне надо ехать.

— Ладно, двигай. А я сейчас потребую, чтоб меня выписали. И сразу к вам. Дома и разберемся. И скажи маме, чтоб пирог испекла. Ну скажи, устроим праздник. Так и скажи.

Когда ехал в электричке, очень неплохо чувствовал себя. А спасителем семьи. Сейчас приедет домой, обрадует маму, и все будет нормально, как и прежде.

Он приклеился лбом к прогретому солнцем стеклу. Мелькали дачные домики, шлагбаумы переездов, горящие красным и желтым леса, и над всей землей стоял теплый ослепительный сентябрь.

Ольга Васильевна жила хорошо: ела сытно, спала до полной услады, денежки у нее водились.

Да и как денежкам не водиться, если работала Ольга Васильевна в столовой туберкулезного санатория. И пенсия идет, это само собой.

Для своих шестидесяти одного года выглядела она очень даже неплохо — покуда была женщиной в теле, не забывала про косметику, и потому лицо было сравнительно гладким, носила глухие платья, мол, женщина она строгая, на голове всегда аккуратно покоилась блестевшая лаком башенка, словом, ей и шестидесяти никто не давал.