Что он знал о своей подруге? Инженер в НИИ, живет в двухкомнатной квартире с отцом, матерью и десятилетним сыном. То есть напряги с жильем, как почти у всех людей, но впереди маячит надежда на бабулькино жилье. Главная сложность ее жизни — родная мать, женщина, судя по всему, истеричная и, соответственно, стервозная. В доме постоянные скандалы, крики и унижения. Ничего, утешал Кузин, потерпи, бабушка едва дышит, будет у тебя собственное жилье.

Однажды она пришла и горько и безнадежно разрыдалась: вчера мама была особенно агрессивной — за то, что внук не вытер ноги, схватила его за ухо и так крутанула, что ухо опухло, и весь вечер лютовала, как только меня не обзывала, я больше так не могу, не знаю, что делать, и за себя и за сына боюсь. Не знаю, что будет дальше: ушла бы из этой треклятой жизни, но ведь у меня сын.

Потерпи, как-то все уладится, привычно уговаривал Кузин. Да мне и бабушку жалко, ей так тяжело, она много раз говорила, что хочет поскорее помереть.

Тут Кузин отчетливо понял, на что именно намекает бабулькина внучка. Главное, ему было так жалко свою подругу, что он неожиданно для себя сказал: ладно, я что-нибудь придумаю. Этими словами он сразу успокоил внучку, и они долго и подробно доказывали хорошее отношение друг к другу.

На прощанье Кузин сказал: завтра вечером я навещу твою бабушку, а утром ты позвони ей и, если она не ответит, сразу приезжай.

Следующим вечером Кузин зашел к бабульке, та, понятно, обрадовалась ему — какой внимательный, зашел без вызова, что бы я без вас делала, давно бы померла, да и пора, обрыдла мне такая жизнь, нет, это не разговоры, лучше давайте я сделаю вам сердечный укол и вы спокойно поспите.

И он сделал тот же укол, что делали бабульке ежедневно, но не привычную порцию, а в несколько раз больше. И ушел, пожелав спокойной ночи.

А днем на прием пришла внучка — бабушка ночью умерла. Да, сказал Кузин, восемьдесят два, три или четыре инфаркта, умерла во сне — неплохая смерть. Давайте ее паспорт. Выписал свидетельство о смерти и подробно объяснил, что делать дальше.

Вышел ее проводить. Примите мои соболезнования. Спасибо, сказала внучка. И ушла. Ничего более. Только короткое спасибо.

Это всё. Внучка исчезла. И навсегда. Не звонила и тем более не приходила к Кузину. А он-то скучал по ней. Ждал звонка. Впервые в жизни ему нужна была не вообще женщина, а конкретно вот эта бабушкина внучка. Более того, он опять же впервые в жизни страдал, что беляночка исчезла. И говорил другу: нет, раньше жить было легче, и зачем люди сами себе жизнь затрудняют, типа любовь, разлука, хотя без всех этих глупостей жить гораздо проще. Но ничего не мог с собой поделать. Да, скучал, пожалуй, даже и страдал.

Месяц прошел, другой — нет внучки. Сперва Кузин объяснял это похоронами и горем своей подруги, потом додумался до того, что внучка, зная, что он помог ее любимой бабушке быстрее взлететь на небушко, сердится и не может его простить.

Странно даже, но в эти месяцы у Кузина не было женщин, он не замечал их призывных взглядов, он все надеялся, что беляночка вернется к нему. Более того, когда внучка переедет в бабулькину квартиру, они встретятся, поговорят, все наладится, и они снова будут вместе. А может, и почаще, чем раньше, — ведь теперь внучке не нужно будет спешить.

И несколько раз, проходя мимо бабулькиной квартиры, он звонил, квартира была нежилая.

Но однажды, идя с вызова, он увидел, что дверь в квартиру распахнулась. Кузин осторожно заглянул — в квартире шли активные ремонтные работы. А хозяйку можно? — сказал он рабочему. Тот кого-то кликнул, и вышел сравнительно молодой приятный мужчина. Я участковый терапевт, сказал Кузин, много лет лечил хозяйку этой квартиры, шел мимо и вот убедился: жизнь продолжается.

О, я много слышал о вас, обрадовался мужчина, вы — доктор Кузин, вас любила бабушка моей жены.

Так вы переселяетесь? Нет. А зачем. У нас неплохое жилье. Вот закончим ремонт, а потом будем думать — продавать квартиру или сдавать. А родители вашей жены? Да ничего, более-менее здоровы, к сожалению, их редко видим — они живут в другом конце города.

Он был раздавлен, доктор Кузин. В пятницу он от души выпил. В субботу и воскресенье продолжил. Он пил не так с горя, что более не увидит свою подругу, как от обиды, что его так ловко надули. Он-то скучал, он-то маялся, если не сказать страдал, а ведь это была простейшая сделка: я тебе даю, что у меня есть, а ты за это сделаешь, что мне нужно.

Непонятно, зачем она так спешила освободиться от бабушки. Терпела много лет, потерпи еще самую малость. Значит, устала ездить и нужны деньги.

Как же он ругал ее выпивши. Это даже и повторять не стоит. Ну, как назвать женщину, которая сходится с лечащим доктором бабушки ради однокомнатной квартиры?

Ладно. Но, и ругая ее, на высоте обиды — ну, тертый калач, и как же надули, провели, словно младенца, — Кузин все равно скучал по ней. Приди она к нему, он ей все простит.

Через полгода Кузин понял, что не придет никогда. И пора ее забыть и завести другую женщину. Что он, разумеется, и сделал.

Всё. Конец истории? Нет. Вот и продолжение.

Однажды на лавочке перед поликлиникой его поджидал средних мужчина. Уделите мне пять минут, Николай Алексеевич. На вашем участке есть такой-то больной. Кузин кивнул. Парализованный старичок, лежит, безмолвная колобашка. Мочится в постель, пролежни. Моя жена вовсе извелась. Вы хотите, чтоб я отправил его в больницу? Но его нигде не возьмут, он нуждается в домашнем уходе. Но жена — гипертоник (Кузин кивнул — он это знает), у нее недавно был криз (Кузин снова кивнул — ему ли не знать). Спасите мою жену, ведь ее в ближайшее время парализует, от запахов в квартире жить невозможно, и тесть сам просил, чтоб ему помогли закончить страдания. Да, он и мне это говорил, но так все говорят, а на самом деле лишний прожитый день воспринимают как Божий подарок. Именно поэтому медики должны бороться за жизнь больных до их последнего вздоха.

А вот в некоторых странах таким людям помогают, настаивал мужчина, и идут им навстречу. Но мы живем не в этих странах и у нас такого закона нет. Появится закон, вернемся к этому разговору.

И Кузин взялся за ручку двери — он опаздывал на прием. И тогда мужчина сказал: нам посоветовала обратиться к вам — и он назвал имя вот как раз бабулькиной внучки.

Кузин отпустил ручку двери. Внимательно посмотрел в глаза мужчине. И что же такое она вам говорила? Если его будут брать за горло и пугать, знал точно, он развернется и молча уйдет.

Но, видать, мужчина был умен: она говорила, что вы на редкость внимательный и добрый доктор. Да мы это и сами знаем.

Кузин хотел спросить: а откуда вы знаете эту женщину, но подумал: а какая разница, главное — знает, и именно она присоветовала доктора Кузина.

Он молча смотрел в глаза этому мужчине, и вдруг разом всплыли все обиды, ну как же ловко надула его беляночка, бабушкина внучка, и если этот хорошо одетый и сытого вида мужчина думает, что доктора Кузина можно обмануть за несколько приятных и ничего не стоящих слов, то он ошибается, и все эти соображения сложились в одно короткое слово: — Сколько?

Семья была небольшая: Евгений Алексеевич, его жена Елена Андреевна и их дочь Маша.

Жили в трехкомнатной квартире в сталинском доме. Там два балкона и потолки такие высокие, что не допрыгнешь — не доплюнешь. Таких домов в городке всего-то три или четыре, строили их лет пятьдесят назад для начальников и особо ценных людей.

Евгений Алексеевич был как раз не начальником, а вот именно особо ценным человеком. Долгие годы он руководил наукой в закрытом ящике, чем они там занимались — это большая тайна, конечно, все в городке знали, что они изобретают подводные лодки, но это большая тайна.

Представительный такой мужчина, рост за метр восемьдесят, носил берет, у него был очень крупный нос. В те годы, когда помнили, кто такой генерал де Голль, говорили, что Евгений Алексеевич похож именно на генерала де Голля. Но скромный какой. Только когда он помер (Евгений Алексеевич, а не генерал де Голль), соседи узнали, что Евгений Алексеевич был ученым и чуть ли не академиком, и герой труда — нет-нет, чего там, скромный, не выпячивал грудь: я — академик и герой труда, а мог бы, если до изумления похож на генерала де Голля, участника ВОВ и президента.