Андрей Федотович, задыхаясь от справедливого гнева, рассказал все, и Вяземцев потянул его к Федосееву, заместителю мэра города.

Хоть часы были неприемные, секретарша, сразу поняв дело героев страны, поколыхалась к шефу, и сразу к ним вышел Федосеев, молодой, тощий, верткий.

— Будьте спокойны, выясним! — сказал Федосеев, выслушав торопливое возмущение ветеранов.

— Как же так, передовая-то была дальше, — вдруг задумчиво сказал Вяземцев.

— Это выясним, будьте спокойны, — снова заверил Федосеев.

— Вроде захоронений здесь не было.

— Выясним! — жестко уже сказал Федосеев, давая понять, что дело взято под контроль и почти улажено. А товарищи, соответственно, могут идти по своим делам.

На следующий день во двор Андрея Федотовича вкатили «Волга» и «москвич» — тут тебе и Федосеев, и Вяземцев, и горвоенком, и другие люди. И они прошли к яме. Ну, Андрей Федотович поспешил присоединиться к комиссии, и его представили как человека, от которого и поступил сигнал.

— Нет, нет, здесь захоронения не было, такое дело — суетливо говорил молодой очкастенький шпенделек. — У нас все учтено, документы имеются, ведь охраняем, такое дело.

Андрей Федотович вопросительно посмотрел на Вяземцева — это еще что за птаха.

— Директор Краеведческого музея, — тихо пояснил Вяземцев.

— Да разве все учтешь, — протянул Андрей Федотович.

— Но не было, не было, — испуганно даже сказал очкастенький шленделек.

— Это не времен войны могила. Это не менее пятидесяти лет, — уверенно сказал какой-то молодой круглолицый парень.

— Эксперт, — пояснил Вяземцев, — толковый мужик этот Федосеев, все предусмотрел.

— И сохранилось, — удивился Федосеев.

— Песок, — сказал эксперт. — Это Гражданская война. Заключение, разумеется, предварительное. Подробный документ после экспертизы.

— Добро! — сказал Федосеев. — Ищите! — обратился к директору краеведческого музея. — Кто! В принципе! Поименно тяжело, понимаю. Сколько лет! Вижу простой, строгий обелиск. Найдете имена, высечем имена. Все! Спасибо! — сказал Федосеев и крепко пожал руку Андрею Федотовичу.

И машины отчалили.

И несколько дней Андрея Федотовича не покидала радость — он хорошо исполнил свой долг. И, если разобраться, оно еще и лучше, что здесь полегли герои Гражданской войны. Потому что не будет агитации нагляднее — вот вам преемственность поколений, нет, ребятки, не прервалась связь, вот герои войны Гражданской, прадеды ваши, там, за горизонтом, могилы героев войны Великой Отечественной, это деды ваши, а отцы — они сейчас повсеместно украшают жизнь, так и вы учебой своей, делами юными будьте достойны дедов и отцов. И не будет мальчика, уверен Андрей Федотович, который не посуровел бы, слушая такую речь ветерана войны. Тут не надо будет и нажимать, тут материал готовый.

Однако вышло не так, вышло по-другому.

Через несколько дней в квартиру Андрея Федотовича позвонил директор Краеведческого музея. С ним был сухонький старичок.

— Мне дали ваш адрес, — сказал директор музея. — Мы сейчас осматривали ваш двор. И сразу к вам. Послушайте, что говорит Иван Федорович.

Они прошли в квартиру, и старичок сразу рассказал, что сам видел, как здесь расстреливали людей. Так это, словом, не красные герои, а мятежники из Крепости.

— Сколько тебе лет, отец, — строго спросил Андрей Федотович.

— Шестьдесят девять. Помню, они еле плелись, и их тащили. Ну, в бинтах они грязных. Друг друга поддерживали. Тут вот, где дом ваш, картошку раньше сажали, ну, изгородь была, их к изгороди и приставили. Ну а мы, мальчишки, через дорогу сидели, как раз в парке.

— Днем, что ли? — удивился Андрей Федотович.

— Так а чего чикаться, — криво усмехнулся старик. — Враги же.

— Ну да, ну да, — торопливо согласился с ним Андрей Федотович.

А когда они ушли, долго не проходило сожаление — не будет обелиска, наглядная агитация всего доходчивее. И зря, выходит, суетился. Но ведь кто же знал, что дело повернется так вот. И тогда даже злорадство появилось: они хотели нас придушить, но вышло иначе. Верно поется — «Там вдали на погосте стынут белые кости». Вот именно — стынут. А потому что нельзя идти против своего народа. И верно сказано — народ всегда прав.

Через несколько дней кости вывезли в лес, и там их закопали. А двор залили асфальтом.

— Ну вот, чище стало, — сказал по этому поводу Андрей Федотович своей жене Тамаре Федоровне. — Не зря беспокоился — детям теперь удобнее играть.

Да, сердитый человек Андрон Трескунов. Оно и понятно: какое, блин, время стоит, ты хочешь проявить себя и помочь перестройке, но никак не удается. Есть от чего сердиться.

И Андрон использовал любой повод, чтоб поругаться, то есть как-то проявить себя, поклокотать, так проявляя активность в окружающей жизни.

Пример? А вот он: воскресный день, праздник в парке, по пруду плавают лодки, и в них моряки из духового оркестра наяривают старинные вальсы.

Нет, чего там, красиво: солнышко ярко светит, золотится купол старинного дворца, небушко голубое-голубое, и моряки в лодках наяривают старинный вальс «Амурские волны». Ну, словно бы тебе показывают кино из давней жизни. Только вместо цыган в лодках моряки. Нет, правда, красиво. И людишки довольны: буфеты с прохладительными напитками, концерты в парке, карусели крутятся, и ко всему этому оркестр играет старинный вальс «Амурские волны». Это же плакать хоца. Воскресенье, день трезвости, а ты весел, как в будень.

Весело всем, но только не Андрону Трескунову. Козлы, ну, какие, блин, козлы, лодки-то должны плыть рядом, впритирку, а они куда их разогнали, ну, блин, козлы вонючие. Я бы им изобразил. Чтоб служба медом не казалась. Не моряки, блин, а шпана и панки. Люберы хреновы. И играют старую хренятину. Металлисты вонючие.

Да, человек находил любой повод, чтобы поругаться. Словно бы его постоянно что-то точит. Хотя вот именно точит: тоска по армии и по выпивке. Андрон двадцать два года отгудел в армии. Сверхсрочником. Макаронником, привычно говоря. Долгие годы был ротным старшиной. Порядок любил, это точно. Закалять любил солдат, тоже точно. Гонял, конечно, парней. Чтоб служба-то медом не казалась. Сам не раз вспоминал, как устроил похороны окурка.

Ну, нашел за батареей окурок. Совсем обнаглели. Окурок в подразделении! Подъем. Всей роте. Носилки в руки. Марш-бросок до леса. Шесть кэмэ. Захоронение. Торжественный митинг: клянемся, это последний окурок в подразделении. Марш-бросок обратно.

Все нормально. Веселые комбаты ведут своих орлят. Чтоб служба медом не казалась. Когда поют солдаты, спокойно дети спят.

Да, но однажды влип в ЧП. Какой-то сопляк, салага принялся палить на стрельбище. Но что характерно, не по фанерным мишеням, а в него, в прапорщика Трескунова. Не попал, но однако дознаний — в чем дело. Сопляк признался, что палил в прапорщика Трескунова — он издевается над солдатами и все такое. Спасло то, что на стрельбище было только батальонное начальство, и дальше полка дело не пошло. Оно и понятно — кому охота звенеть на всю дивизию. Да, но от греха подальше надо было Трескунова сплавить. Да, но ведь осталось несколько годков до пенсии? Надо дать человеку их дослужить? Надо. Кто-то из старых знакомых устроил ему теплое место в одном институте на военной кафедре. Ну, старшим — куда-пошлют.

Нет, студентов Андрон не любил (презрительно называл их шкубентами) — службы ни хрена не знают, а на военную кафедру смотрят как на дело десятое, забываете, козлы, что она одна и не дает вам понюхать военную портянку. Любил на студентов погаркать, это было. За это студенты дали ему прозвище — Рыло. Козлы какие, да? Человек для их же пользы старается, а они — Рыло. Хотя надо сказать, что это самое рыло у Андрона имелось. Но, понятно, не только рыло. Он и весь такой крупный и тугой мужчина. Загривок так это, живот, грудь — нет, тугой мужчина. На пляже одежды сбрасывает — отпад, ой, бабоньки, какие, оказывается, самцы на воле бродят. Да, такой тугой мужчина, словно бы его однажды накачали и разом заткнули все отверстия.