И вообще в истории соображал. Про этот парк и вообще про восемнадцатый век книжки покупал. И что характерно, читал их. То есть очень грамотный человек. И по виду так даже и ученый: так это берет, сединка, очочки в металлической оправе. Да, но ученым Федор Алексеевич не был, а был он долгие годы средним каким-то начальником в КБ.

И любил он, значит, всего больше этот самый парк. И каждый день гулял. Вот, любил говорить, лучшее лекарство, два часа походишь — и все обиды, все нашлепки жизни испаряются. Ну а что такие прогулки полезны для здоровья, это каждому понятно. Потому сухой, сохранный мужчина. Седые короткие волосы.

Ну вот. Долгие годы парк был как бы в загоне, ездили сюда только туристы-одиночки, но чтоб валили группы или иностранцы — этого не было. И в те годы Федор Алексеевич был за парк спокоен. Дергаться он начал позже, когда парк объявили заповедником и начали его прихорашивать.

Тут все понятно: некоторый опыт жизни, видать, подсказывал Федору Алексеевичу, что как только наши что-нибудь вспомнят и приложат ручки — всё, пощады не жди.

Но поначалу он вроде бы ошибся. Проложили новые дорожки, покрасили дворцы — все покуда хорошо. И как радовался тогда Федор Алексеевич: отличные дорожки, от дождя не раскисают, и луж нет. Значит, можем, если захотим? Значит, можем.

Но предупреждал: беда придет, когда появятся люди. У него как-то странно скручивалось: все на свете хорошо — и леса, и моря, и небо, и снег, — только люди отчего-то паскудные. И всё-то они норовят загадить. Если уж умудрились тайгу и Байкал испохабить, то наши пруды и хрупкий парк — как не фиг делать. Это ж только диву даешься, с каким наслаждением люди соревнуются, кто быстрее загадит родную природу.

Простой примерчик. Проложили, значит, хорошие дороги. Они родные и сами впитывают влагу. И как только их проложили, по ним стали гонять машины. Нет, странный человек, кому же охота по лужам и кочкам гробить собственную машину, а по хорошим дорогам отчего же и не погонять.

Да, в парке есть одна красивая аллея — Французская. Ну там беседочки, скамьи вырублены в валунах, нет, правда, красивая аллея. И когда была узкая тропка, то по ней редкий велосипедист ездил, а проложили хорошую дорогу — это уж совсем другое дело. За этой аллеей парк переходит в лес, и там большая поляна, и на этой поляне наши сообразительные умельцы устроили свалку. Человек же себе не враг: за город мусор возить далеко, а тут все рядом, к тому же хорошая дорога и большая поляна. Что удобно.

Ну, Федор Алексеевич тогда буквально клокотал: парку чуть не триста лет, а эти поганцы за год его уничтожат.

Но что характерно, дергался он один. И это никак не понять. Есть дирекция парка, есть городское начальство, пусть они и дергаются. А тебе не нравится свалка рядом с Французской аллеей, так ходи по другой аллее, парк же большой. Если всем до феньки, то ты-то зачем не бережешь свои пожилые нервы?

Но нет, чего-то ходил, чего-то писал, даже его заметку в газете напечатали, что детям оставим после себя горы мусора, ну, все такое.

Нет, в это и поверить трудно, но все решилось очень просто: на въезде во Французскую аллею поставили гаишника, и он штрафовал мусорщиков. И всё — новый мусор не поступал. Старый, правда, остался, но это уже другой вопрос.

То есть получается, человек победил. Вот он подергался, и к нему прислушались. Да, это победа.

А победа, можно сказать, опьяняет, и Федор Алексеевич принялся за дороги.

Тут такая справочка. К дворцам ведут две дороги — верхняя и нижняя. Это важно. Только две. Верхняя, значит, и нижняя.

На нижней повесили «кирпич» — заповедник и все такое, и проезд закрыт. Потому по нижней дороге, чего зря грешить, машины ездят редко. Так, только служебные — милицейский патруль, все такое.

А верхняя дорога — это совсем другое. Ровная, широкая, а «кирпича» на ней нет. Автобусы и частники ездили по ней так резво, что было ясно — за два года они начисто дорогу раздолбают. А ведь сколько денег вбухано. Ведь дренаж, чего там говорить. И прет по дороге «Икарус», что танк, да ведь с каким ревом!

И Федор Алексеевич чего-то уж очень переживал. Словно бы прет «Икарус» не по дороге, а по нему. Нет, этого как раз не понять. Ну чего ты дергаешься, чего ты лезешь не в свои дела? Ну что уж так-то всерьез жизнь окружающую воспринимать? Стоит ли она того? Себя не жалеешь, так хоть жену пожалей, ведь это ей, бедолажке, с тобой вертеться, когда у тебя крыша поедет. А она обязательно поедет, если окружающую жизнь воспринимать всерьез.

Но нет, ходил, и жаловался, и ругался. И грозил. «Ага, а там, — рассказывал Федор Алексеевич, — такой треугольник получился: дирекция парка — ГАИ — исполком. Ну, в том смысле, что никто по отдельности вопрос закрыть не может. Знак вывешивает ГАИ, но после решения исполкома, а для этого нужно ходатайство, а дирекция сама знак не вывешивает, это делает ГАИ, но по решению исполкома. И сколько сторон в треугольнике? Три, что ли?» Вот по этим сторонам Федора Алексеевича и гоняли.

А ведь он предлагал закрыть вопрос простым способом: «Повесили "кирпич" на нижней дороге, повесьте и на верхней». — «Что вы, это никак нельзя, к нам ездят туристы». — «Да, но ведь им всего пятьсот метров до дворцов пройти, пусть парком полюбуются, физкультура опять же, полезно». — «Да, но к нам и зарубежные гости ездят». — «А у этих что — ножки отсохнут полкилометра пройти? Да они рады будут подышать свежим воздухом».

Но с ним не соглашались, посылали по трем сторонам треугольника, то есть делали из него бобика. Ну, вроде бы все просто, никому не нужно твое вмешательство, ты утрись и отойди в сторонку. Но вот с этим как раз Федор Алексеевич никак не мог смириться. Дорогу не закроют, и со временем автобусы начисто ее раздолбают. И, обиженный на начальство, он говорит своим знакомым: как только меня окончательно отправят на пенсию, я возьму в руки ружье и начну палить по машинам. Другого языка люди не понимают.

То ли он слишком часто это повторял, то ли уж очень накалился (было с чего, дворцы, напомнить надо, включили в новые маршруты, и автобусы принялись размолачивать дорогу уж как-то очень яростно), а только вскоре Федору Алексеевичу дали полную возможность исполнить угрозы — его КБ наполовину сократили, кого ж и отправлять в аут, если не пенсионера? И, когда Федор Алексеевич стал вольным, что пташка, он вспомнил давние охотничьи времена, снял со стены ружье да и вышел в парк.

Так на верхней дороге, неподалеку от стоянки туристских автобусов, появился человек с ружьем.

И не только с ружьем, но и с собакой.

Да, была у Федора Алексеевича собака Джек, восточноевропейская такая овчарка. Умная собака — это да, но и высокомерная. Признавала только хозяина. Даже хозяйку принимала снисходительно, лишь как добавку к хозяину. Прочих же людей вообще за тьфу не считала. В парке ни на кого не только ни разу не зарычала, но и обнюхивать брезговала.

И вот, повесив на плечо ружье и взяв Джека, Федор Алексеевич вышел однажды на верхнюю дорогу.

Нет, красивая получалась картинка. Сидит себе человек на складном стульчике в стороне от дороги и газетку почитывает. Или книжку — это его личное дело. Тут на дорогу выезжает машина. Короткая команда Джеку: «Пошел!» Тот выбегает и садится на дороге, всем своим видом обозначая: с поста не уйду. Шофер останавливает машину и выходит с монтировкой в руке: не давить же овчарку, нет, ее нужно прогнать. Тут подходит Федор Алексеевич. Силы, понятно, неравны: шофер с монтировкой, а Федор Алексеевич — с ружьем и собакой. Шофер, понятно, в матный ор: «Что вы тут цирк устраиваете, а ну дайте проехать!» Джек угрожающе рычит: заткнись, дядя, не люблю я матный ор, дай хозяину слово молвить. А хозяин терпеливо объясняет, что это дорога не для тяжелых машин, а исключительно для прогулок, выгрузите людей на той вон полянке и пусть дальше идут пешком. А еще раз поедете (у меня память на лица о-хо-хо какая), пальну по машине. Это не важно, что нет «кирпича», все созревает в свое время — созреет и «кирпич».