Люди же кремневые, которые не знают простуд и доживут до ста лет, если их не остановят, пробираются вверх по речке, обживают место под мостом, там тоже уютно — не падают на голову осадки, если же найти камешек поудобнее, так и вовсе сносно выходит — сухо и ветра нет, ну, ловкачи, всё-то ищут возможностей для счастья почти полного.

Впрочем, есть еще скамейки на берегу пруда, но туда ходят люди уже вальяжные, то есть нетрудовые, кому для глаза простор нужен, а для языка речи пространные, душа человека обыкновенного нетерпелива и, разумеется, не стянет выносить десяти минут оттяжки услады.

Владимира Ивановича Раздаева не было с теми, кто спешит за зельем веселящим, не было его и с теми, кто торопится добыть продукты на вечер. Нет, что высокомерничать, в свое время и он пивал, и даже отлично пивал и все заповедные места знает, да и продукты нужны ему были, потому что несколько лет у него сговор с Верой Васильевной, женой единственной — идешь с работы, загляни в магазин, что есть, то и бери.

Не спешил, словом говоря, Владимир Иванович только потому, что спешить не мог, — мешала собственная поясница. Прихватила три дня назад а садиться на больничный никак нельзя, потому что много неотложной работы и при ней Владимир Иванович человек почти незаменимый.

О своей работе распространяться ему не советовали, однако намекнуть, что он мастер высокого класса по настройке радиоаппаратуры, Владимир Иванович иной раз мог — и умолкал — ша, точка, молчание, скромность — залог успеха.

Ну, работа, конечно, работой, но как только опытный в своих болях Владимир Иванович вспоминал, как рано утром надо добывать номерок к врачу, добудешь ли, неизвестно, а не добудешь, так прогул выйдет, и премия тю-тю, ну до тю-тю далеко, с ним считаются, а вот объясняйся и все такое, да полдня жди, пока тебя уколят и прогреют, так это же еще хуже заболеешь, и Владимир Иванович решил справиться своими силами.

Он шел, вскинув голову и неестественно выпрямив спину, чуть подавая при этом туловище вперед, так что со стороны могло показаться, что он уж очень высоко ценит свое тело, коли несет его так бережно.

На самом же деле Владимир Иванович давно уже ни во что не ставит свое тело — скоро Владимиру Ивановичу стукнет полтинник, а полтинник — он и есть полтинник, и к этому времени человек уже не удивляется, что желудок не варит несвежее мясо, в поясницу стреляет при небольшом сквозняке, да и жене случается иной раз обижаться.

Хотя, конечно, выглядел Владимир Иванович моложе пятидесяти лет — дело в том, что был он худ, даже сказать, тощий до звона, ходил потому шустро и вертко, прямо тебе живчик эдакий, буравчик сквозной, сединка так это тускло посверкивала только на височках, два раза в неделю мылся он в ванне, каждый день брился и потому хоть казался плюгавым и лицо его густо покрыто было мелкими морщинами, однако бросалось в глаза, что Владимир Иванович человек ухоженный, опрятный, как говорится, человек хорошо мытый.

Наконец, Владимир Иванович дошел до магазина «Двойка» и вошел внутрь.

Магазин был полон. Для верности Владимир Иванович занял очередь, понимая, что люди не дурачки просто так толкаться.

— За чем стоим? — поинтересовался он.

— А что будет, то и наше.

— Так еще ничего нет?

— Но будет. В «Двойку» привоз по понедельникам и четвергам. Сегодня как раз четверг. То-то и народ.

Владимир Иванович протиснулся к прилавкам — интересно ему было знать, а чем всё-таки торгуют.

Лежали головки «Советского» сыра по два восемьдесят и три сорок, «Российский» сыр по три рубля, плавленые сырки «Российский» и «Дружба», дальше тянулась батарея бутылок с растительным маслом, банки с рассольником, икрой кабачковой диетической, свекольником. Это всё. Хоть верь глазам, хоть на пол их в смущении роняй.

Вдруг кто-то шепотом донес, что привезли молочные сосиски, и это была неожиданность, сразу в центре магазина закружились, заметались люди, спешно пристраиваясь в свою очередь.

Вот это да, Вера Васильевна будет удивлена, но и обрадована, это же вопрос завтрака и ужина можно считать закрытым.

И как-то внезапно стало тихо, словно б заподозревали людей, не обман ли это, не пустой ли слух, и тут две продавщицы пронесли поднос, полный сосисок, да каких блестящих, тонких, длинных, и высыпали сосиски на прилавок у стенки, да еще один поднос, да еще один, так что прилавок, да что — весь отдел, да что — весь магазин, приняли вид места как бы процветающего, сытого, полнокровного.

— Эвон сколько их, всем, верно, хватит, — сказала бабка за спиной Владимира Ивановича.

— А то днем отдельную колбасу привезли, так жир в ней неживой какой-то. Он на сковородке не топится и на зубах хрустит.

— Так ведь химия входит в быт. Вот и хрустит на зубах.

— Вот и здравствуй, ухо, Новый год.

— В сосисках хоть мясо есть.

— Но мало.

— А всё-таки есть, запах дают. Тоже дело не последнее.

— А вот вспомнил шутку. Через двадцать лет сын у папаши спрашивает, мол, папаша, а что такое сосиски?

— Тоже разговорчики между тем, стали много говорить.

Но так это беззлобные речи ведут людишки, баловство им предстоит за ужином. Эх-хе, да вот я здесь стояла, за батонам только отходила, и я занимала, да черт с ними, Катюша, пускай подавятся сосисками, отстань же ты от женщины, папаша, вот именно отстаньте от женщины, грязный мужчина, ведь мы в одной квартире живем, ладно, возьми полкило, и когда в очереди навели порядок и она зигзагами и вензелями заполнила магазин, выяснилось, что перед Владимиром Ивановичем стоит человек пятьдесят и никак то есть не меньше, и вот тогда впервые кольнула его тревога, а ведь эдак на всяк зубок не напасешься мяса вареного, но он соображение это отбросил как совершенно пустое.

Но видно кого-то счет людей тоже растревожил и уже продавщице крикнули:

— По килограмму в одни руки отпускайте.

Но этого ожидали те, кто стоял у прилавка и уже чувствовал вкус мясца на зубах, и они с ходу взмылились:

— Умные какие! Мы тут с трех часов толкались.

— То и оно. А вот ты попаши целый день, как мы.

— Уже отпахались.

— Так и сиди у телевизора. А то не продохнуть. Все лучшее расхватают.

— Тебя не спросили, мымру.

— Да помолчала бы, параша. Не валяла бы фантика.

— Старая, постыдилась бы.

— Тихо, люди, тихо.

— Пискля!

— Хоть бы по заботам давать стали. А то эти песочники всё слопают.

— Не накаркать бы. И когда кончится?

— Тоже разговоры вот говорим.

— Да куда ей три кило! Совсем обнаглели люди.

— Да у меня шестеро.

— Ну дает. А нам что останется?

— Шестеро, говорю.

— Ну, и открывай дома сосисочную фабрику.

— А помучайся с мое, тогда запоешь. А то по консультациям все умеем бегать, шустрячка-сонька.

— Отстаньте от женщины.

— Как детей, так давай, двое уже служат, а как сосиски, так шишка с маслом.

— Тоже разговорчики.

— Ну, параши.

— Уйди с глаз порезвее, тютя-матютя. Петухом у меня закукарекаешь.

Ну что с людишками делают, думал Владимир Иванович, ты ведь брось им сосиски, да без бумаги, так ведь схватят и спасибо скажут.

Это он, впрочем, зря высокомерничал. Купить сосисок ему очень хотелось. Иначе махнул бы рукой и покопатил домой — а пусть хозяйка сама выкручивается. Но хозяйку ему было жалко — ей сегодня в восемь вечера заступать на дежурство — а это телефонистка на междугородной — а завтра по магазинам не побегаешь, потому что надо сидеть с больной Иришей.

И так это незаметненько добрался Владимир Иванович до последней прямой — коснулся плечом прилавка, так это до победы оставалось метров семь. И тут заметил он, что сосиски тают уж очень быстро, прямо-таки на глазах испаряются. Причем новых не подносили.

И тихо как стало в магазине — словно бы смотрит всякий человек, как тает счастье либо жизнь его или близкого человека, а сделать ничего не может.

А проскользнул мимо рассольников, икры кабачковой диетической, добрался уже до масла растительного и нервничал, сердился на тех, кто задерживается у прилавка или пытается втереться без очереди, — а никто и не пытался, понимая, что жизнь все же дороже сосисок, — ведь же растерзают люди, если что.