Через два-три часа пришел приказ отходить. Темень была — хоть глаз выколи.

После полуночи, сильно приуставшие, мы пришли в какую-то деревню и переночевали в церкви на соломе.

На следующее утро Шубринг вызвал нас, командиров взводов, к себе.

— Обоз с довольствием, по-видимому, захватили бунтовщики. Поэтому мы должны реквизировать скот. Кто из вас что-нибудь в этом смыслит?

— Я мясник, — сказал унтер-офицер Хёле. — Я уже видел здесь несколько хороших быков.

Перед алтарем собрались человек десять и развлекались на свой лад. Один наклонялся, получал звучный шлепок по заду и подымался.

— Ты, Альбин! — показывал он на одного.

— Ошибся! Давай снова!

Они играли несколько часов подряд с большим азартом. В роте были в основном совсем молодые ребята. Лейтенант Ханфштенгель стоял рядом и смеялся. Наверно, он и сам с охотой присоединился бы к ним.

Через два дня мы снова продвинулись немного вперед. Мы были в резерве. Перед нами позицию вдоль канала занимал первый батальон.

При ярком свете дня мы перевалили через высотку. В ушах громом отдавались залпы наших батарей. Время от времени с треском рвались французские снаряды.

В одном местечке нам приказали остановиться. Там нас направили в небольшой заброшенный дом, где не было ничего, кроме стен, да кое-где в окнах еще сохранились стекла. Офицеры расположились в следующем доме.

Молодые ребята тут же перед домом, на солнцепеке, снова принялись за свою игру. Унтер-офицер Хёле резал свинью — за домом, чтобы не увидел командир роты… Солдаты лейтенанта Ханфштенгеля хотели вызволить его потом от командира роты и дать ему свинины. Мне кажется, они не слишком-то жаловали ротного, потому что его, словно какого-нибудь бравого мальчишку, развлекала стрельба.

К обеду подъехала полевая кухня с говядиной. А через час за домом была готова свинина Хёле. От такого количества еды мы уже едва дышали и улеглись на соломе.

Вечером нас вызвал к себе лейтенант Шубринг.

— Господа, я не вижу в роте дисциплины. Нам нужно заняться строевой подготовкой. Днем прилетает слишком много аэропланов, поэтому занятия будем проводить на рассвете. Вы должны навести порядок и как следует вымуштровать солдат. Прежде всего, они плохо отдают честь. Соберите ваши взводы завтра утром в семь. Спасибо!

Он козырнул, и мы вышли.

На следующее утро я разбудил своих солдат:

— Выходи на занятия! Кофе будет потом.

— В какой форме, господин фельдфебель? — спросил Мелинг.

— Подсумки, винтовки, фуражки.

Бах! — перед домом взорвался снаряд.

— Собаки проклятые! — выругался кто-то.

Я вышел на улицу.

Бабах! — снаряд угодил в соседний двор.

Подошел Ханфштенгель.

— Вы все-таки намерены проводить занятия?

— Разве командир роты не придет?

— Как же, он придет. Но мы же не можем построить роту. Я думаю, пусть пока останется так, как есть.

Трах! — разрыв на улице шагах в пятидесяти от нас.

Мы приказали взводам оставаться в доме и стали ждать, стоя снаружи.

Минут через десять пришел Шубринг.

Ханфштенгель доложил:

— Мы не вывели роту из-за обстрела.

— Из-за трех снарядов? Вы не можете так просто отменить мой приказ о занятиях! Прикажите роте выходить!

Да, кабы знать, что дело ограничится только тремя снарядами!

— Чем будем заниматься? — спросил Ханфштенгель.

— Самое необходимое сейчас — отдание чести.

Я построил взвод перед домом.

— Смирно! Где ваша выправка?! Если уж мы занимаемся строевой подготовкой, то надо стараться! Каждому приличному человеку приятно взять себя разок в руки!

Я шел вдоль улицы и все раздумывал, как бы мне им сказать о том, что мы будем тренироваться в отдании чести — как сказать им, чтобы это не прозвучало издевкой.

В общем, я так ничего им и не сказал. Только показал отдание чести по уставу и велел повторить. Они старались. У меня почти не было замечаний, и через пять минут мы закончили. Нужно ли заставлять их повторять снова? Они же все хорошо выполнили.

Я приказал взять винтовки и потренироваться в этом несколько раз. Потом приказал взять винтовки на плечо, и это тоже повторить несколько раз.

Подошел Шубринг.

— Почему занимаетесь ружейными приемами?

— Я хотел потренировать солдат в отдании чести с ружьем, господин лейтенант. Но они так плохо брали на плечо, что я подумал: надо как следует позаниматься этим.

— Правильно решили. Продолжайте.

Так я убил три четверти часа. И не знал, что делать дальше. Тогда я пошел к Шубрингу и спросил, что теперь от меня требуется.

— Позанимайтесь еще чем-нибудь. Все равно через четверть часа мы снимаемся.

Позднее я узнал, что Ханфштенгель и Хёле целый час занимались только отданием чести. Солдаты ругали не командиров взводов, а ротного, потому что он заставил заниматься строем во время обстрела и потому что они вообще терпеть его не могли.

— В других взводах, — рассказывал мне Мелинг, — они условились приветствовать ротного как можно хуже. — Он рассмеялся.

У меня было неспокойно на душе, и я вышел поискать местечко, где можно было бы посидеть, почитать.

На улице мне повстречался фельдфебель роты.

— Доброе утро, — сказал я, — солдаты требуют жалованья. Здесь многое можно купить, но у них нет больше денег.

— А я что могу поделать? — воскликнул он в сердцах.

— Как что? Вы же получаете деньги у казначея?

— Нет! Ни пфеннига! В тылу черт знает что творится.

Три дня тому назад мы послали к казначею посыльного, и он до сих пор еще не вернулся. Тыловики никогда ни на что не годились, а сейчас это настоящие банды разбойников! Особенно в Брюсселе! И конечно, сплошь одни шкурники, симулянты!

Ночью снарядом убило мужчину и женщину из деревни. Утром мы двинулись вперед.

На одном перекрестке каждые две минуты рвался снаряд — и все время точно в одном и том же месте; это заставило нас свернуть на поле, а потом мы снова вернулись на дорогу.

Впереди слышались неумолчные орудийные раскаты, иногда разрывы. На душе у меня было тревожно. Я-то ведь думал, что нам не придется побывать в огне, что перемирие наступит раньше.

Отсюда, с плоской возвышенности, нам сейчас была видна вся местность. Вдали — большая деревня или город, справа — невысокий, густой лес и над ним огромные, черные облака разрывов. Над деревней висело облако гари. Время от времени там подымался в воздух столб пыли.

На полпути туда лежала маленькая деревушка, куда мы и направлялись. В одном из домов нам отвели три большие комнаты. Рота насчитывала всего пятьдесят человек. Во двор въехала полевая кухня, открыла крышки котлов, приготовились к раздаче пищи.

Рамм! Рамм! Рамм! — куда падали снаряды, видно не было.

— Один снаряд угодил в дом! — крикнул кто-то.

Лошади вздыбились — ездовой был чем-то занят позади котла — и понесли кухню со двора; повара и ездовой — с криком следом за ними.

Шлеп! — пища выплеснулась из котла на дорогу.

Рамм! Рамм!

— Взвод! В ружье! За мной! — крикнул я.

Все следом за мной стали выскакивать из дома. Сейчас же прочь из дома, когда палят!

Рамм! Рамм! Рамм!

Я ринулся за угол дома. Поле было все сплошь изрыто свежими воронками от снарядов.

Я отбежал от дома метров на сто и остановился. Здесь мы были, пожалуй, в безопасности. Мои люди следовали вплотную за мной, Ханфштенгель и Хёле со своими людьми — позади.

— Черт бы их побрал! — ругался Хёле.

Через полчаса огонь начал повсюду стихать. Тяжелые снаряды продолжали бить только по лесу, и слева от него над деревней повисло облако гари.

Мы вернулись в дом. Вернулась и кухня. Ездовой вел обеих лошадей под уздцы и старался их успокоить. Лошади упирались, не хотели снова входить во двор.

Вечером пришел посыльный:

— Господам командирам взводов к господину лейтенанту.

Он сидел на плетеном стуле и не встал, пока мы рапортовали.