По затылку у меня побежали мурашки. Я непроизвольно начал зевать, все тело словно судорогой свело.
Он говорил и всхлипывал. Грязь чавкала под сапогами. Впереди на некотором отдалении мы увидели плоское возвышение. Оттуда должен был открываться хороший обзор.
И вдруг я понял — он же говорил о моей роте.
— …Лейтенант Вальдтке — он был командиром третьей — и такой всегда кроткий, ух как он держался! Сначала он стрелял. Потом его ранило в ногу. Тогда он стал швырять гранаты. Он был уже не в себе. Когда его выносили, он бранился и все хотел бросить гранату. Едва удержали. А если б вы, господин лейтенант, знали его — ведь такой был смирный человек, всегда восставал против курения и выпивки. Если б только он выжил — такой ведь молодой!
Мы поднялись на высоту. И впереди, и далеко позади, и кругом на черном небосклоне вспыхивали разрывы снарядов. Грохот пушек доносился отчетливее. То тут, то там в воздух взмывали осветительные ракеты и рассыпались желтыми гроздьями. Я знал: желтые гроздья — это признак заградительного огня. Значит, там шло наступление. Не туда ли нас направляют?
Мы остановились на привал.
Я проснулся. Гремели котелками.
Я приподнялся, потянулся и вспомнил: я нахожусь в палатке. Уже совсем рассвело. И я, хоть и не вполне обсох, почувствовал, что еще тепло и хорошо. Что же было ночью? Да, все было так необычно, что мне представилось, будто я читал рассказ про человека, который плакал.
Я принялся отстегивать свой котелок. Для этого я встал на колени и вдруг понял, что у меня очень веселое настроение. Это обстоятельство меня даже рассмешило. Полная нелепость, конечно, но хорошо!
Мне нравился грязный, разъезженный луг впереди и нравился кофе.
Покончив с кофе, мы построились. Появился подполковник и обошел строй. Лицо у подполковника было серое, вид серьезный. А я широко улыбнулся ему — я ничего не мог с собой поделать.
Он внимательно поглядел на меня.
— Смотрите-ка! Вы, никак, радуетесь, что прибыли на Сомму?
— Так точно, господин подполковник! — выпалил я.
— Так, так! — Он улыбнулся. — Но я не очень-то этому верю. — Он повернулся к своему адъютанту, который следовал за ним. — Из таких вот людей состоял весь мой полк, когда мы прибыли сюда. Если нас введут в дело вторично, они вернутся уже другими.
Нас распределили по ротам. Мы с Цише попали в нашу старую роту. Она стояла неподалеку на большом дворе.
Появился Зейдель. Я бросился к нему.
Он улыбался.
— Ты ничего не замечаешь?
— А что? Какой ты грязный?.. Ах, вот в чем дело! Его произвели в младшие фельдфебели.
— А чего ты скроил такую рожу? Может, подумал, что должен теперь стоять передо мной навытяжку?
Зейдель искоса меня рассматривал.
— Тебе известно, что Фабиан снова командует ротой? — попробовал он подойти с другого конца.
Фабиан стоял на дворе.
— А вот и еще старые знакомые! — воскликнул он. — Мне как раз нужны расторопные ординарцы. Вы и Цише — именно то, что мне надо.
Фабиан получил уже чин старшего лейтенанта. Мы разместились в одном с ним доме, вместе с его денщиком Эйлицем. Эйлиц был огромный, плечистый детина с широким крючковатым носом. Разговаривать он, по-видимому, не привык. Голос у него был высокий и тонкий. Сперва я принял его за такого же дурачка, каким был Сокровище. Однако потом я заметил, что он весьма даже смышлен, только прячет свой ум под необычным добродушием.
Ночью мне снилось, что меня должны распять. Значит, я скоро умру, рассудил я, и должен испытывать страх; однако страха не было, но испугала мысль о боли. И испугала так, что я проснулся весь в поту.
Было уже светло. Я пошел к колодцу умыться. Двор был залит солнцем. Я вспомнил сон и то, как я не испугался смерти. В этом сне было что-то от яви.
Позже мы пошли с Цише стрелять. Нам нужно было подняться на плоскую вершину лугового холма. Меня подмывало рассказать ему свой сон, — только я не видел в этом смысла… Если впереди тебя ждет пуля в лоб — все равно это касается только одного тебя.
Уже не раз распространялся слух, будто в следующую ночь нам выступать. Но потом он не подтверждался.
Погода стояла пасмурная. Многие играли в карты. Я приводил в порядок свои вещи, а поскольку делать все равно было нечего, то я пытался шить столь же аккуратно, как это делала моя мать. Мои кальсоны были так порваны, что штанины только каким-то чудом не расползались врозь. На заду кальсоны совсем — протерлись, пуговиц, конечно, уже не было. И купить их было негде. Я пришил с обеих сторон тесемки, чтобы можно было подвязать кальсоны, обкрутив тесемки вокруг талии. Единственная пара носков уже давно лишилась пяток, шерсти для штопки у меня не было, а прислать ее мне мать не могла, так как в продаже шерсти не стало. Впрочем, она прислала мне пару портянок, которые нарезала из куска фланели.
Следующее утро было ясным и солнечным. Когда строились, Фабиан сказал:
— Сегодня вечером выступаем. Часть нашего полка уже заняла этой ночью передовые позиции. Мы расположимся сзади в резерве, в лесу Буррэн. Пока на нашей позиции спокойно. Но полагаться на это нельзя.
И он дал команду разойтись.
Мне нечем было заняться, и я слонялся по деревне, ходил к мосту и смотрел, как колышется в воде тростник; потом вернулся обратно. Пришло время обеда. В этот раз мы впервые перед выступлением получили хороший паек. Потом я завалился спать. Неизвестно, когда представится такая возможность снова.
В пять часов пополудни нас опять построили во дворе. Небо затянуло, начало накрапывать.
Пришел Фабиан в стальной каске, в шинели и плаще. Увешанный кожаными сумками — на боку штык, кинжал, пистолет и противогаз, — он казался еще толще.
Мы вышли на дорогу. Там стояли грузовики с брезентовым верхом. Я сел впереди с шофером одной из машин.
Грузовики быстро ехали по широкой проселочной дороге. Я смотрел сквозь завесу дождя, бившего по дребезжащему переднему стеклу, и видел идущую впереди машину, а порой и ту, что ехала впереди нее. Начало смеркаться.
Неожиданно мы увидели на дороге черную змею. Затормозили. Оказалось: шедшая перед нами машина потеряла цепь. Ко мне нагнулся унтер-офицер:
— Вы знаете дорогу?
— Нет!
— Эрнст, иди к ним, покажешь дорогу!
Тем временем совсем стемнело. Мы быстро покатили дальше, чтобы догнать остальных.
Показалась деревня; здесь дорога разветвлялась. Снизили скорость.
— Куда они могли свернуть? А-а, все равно! Поехали наугад!
Сзади подъехала еще одна машина. Оттуда что-то кричали, унтер-офицер спрыгнул и побежал выяснять.
Вернувшись, он сказал:
— Сзади тоже отстали. Нас только две машины. Поехали!
Мы двинулись дальше, сворачивая в темноте то вправо, то влево. По обочинам дороги выплывали из мрака деревья и с шумом проносились мимо. Убегали прочь тени домов. Где-то впереди вынырнули два ярких луча автомобильных фар, прорезали мрак, приблизились и проскочили мимо.
Неожиданно мы затормозили. Небольшого роста офицер в накидке стоял с поднятой рукой на обочине дороги. Еще два офицера появились из темноты.
— Какая рота? — услышали мы голос командира нашего батальона.
— Третья, господин капитан!
— Слава богу! Хоть эта в полном составе!
Мы вышли из машины и зашагали дальше по размытой дождем скользкой дороге. Вдали глухо гремела канонада. На поле мы составили винтовки и развесили на них плащ-палатки. Я хотел было закурить, но с каски лило так, что сигарета размокла, прежде чем я ее раскурил. Некоторые садились прямо в грязь.
Я пошел в штаб батальона.
— Чего мы здесь, собственно, ждем?
— Из батальона, который мы сменяем, должны прийти люди, чтобы отвести нас туда. Пока никого нет.
Я зашлепал по грязи назад в роту. Но увидел желтые отблески и обернулся. Впереди, как раз там, куда, по моему разумению, нам предстояло идти, взмыли осветительные ракеты и рассыпались желтым дождем. «Проклятье!» — подумал я и зашлепал по грязи дальше.
