Оторвав взгляд от алтаря, он посмотрел на массивный крест из лакированного дерева. В замке не было изображений Творца, хотя некоторые из его обитателей застали те времена, когда Создатель Всего Сущего еще не покинул свое творение, оставив его защиту на своего любимого сына.

— А вот Габриэль в тебя верила, — улыбнулся Метатрон. — Она была паршивой христианкой, не любила священников, год прожила со мной «во грехе»… но в Тебя верила. Той самой наивной детской верой — самой сильной, самой искренней, самой настоящей верой, на которую только способен человек. А я… мне всегда были нужны доказательства. Что ж… — он усмехнулся. — Теперь они у меня есть.

То, что произошло с нами, выходит за границы стечения обстоятельств. Ожившие НИПы, силы, взявшиеся из ниоткуда, выдуманная история, ставшая явью… Слишком много всего, чтобы я поверил в совпадение. Так ответь мне…

Он закрыл глаза, пожалуй, впервые выпуская на свободу силу, что была скрыта в нем. Даже в поединке с Керианом он сдерживался, опасаясь обращаться к той бездне, что таилась в глубине его нового тела: слишком пугало его незаслуженное могущество, слишком велика была сила, пределов которой он не знал, но каким-то шестым чувством понимал — она больше, чем кажется.

А сейчас… встряхнувшись, он расправил могучие крылья за спиной, озарил полутемную церковь светом, двумя потоками хлынувшим из глаз, и сиянием собственного тела, разом активировав все ауры и пассивные способности, наконец принимая свою новую сущность. Казалось, что достаточно протянуть руку и сжать кулак — и само пространство захрустит между пальцами, как тонкая фольга; потянуть на себя — и оно порвется, оставив рваный разрыв в плоти реальности, сочащийся черной кровью.

Глубоко вздохнув, ангел сказал всего три слова, не обращая внимания на жалобное дребезжание витражей и дрогнувший мрамор под ногами.

— ЭТО. БЫЛ. ТЫ?

…Само собой, ему никто не ответил. Кто бы ни стоял за случившимся, каковы бы ни были его мотивы, сообщать их своим подопытным кроликам он ничего не планировал.

— Ну разумеется… — вздохнул Метатрон, возвращаясь к форме невзрачного человека в длинном бежевом плаще до пят.

Вопреки его опасениям, такие резкие переходы между могуществом и заурядностью давались ему до неприличия легко — он идеально владел своей силой, которую даже не понимал.

— Бог хранит загадочное молчание — так всегда было, так всегда будет, — продолжил ангел, не сводя взгляда от креста. — Но знаешь… мне плевать. Смысл своего существования определяю лишь я сам… и я уже решил, что буду делать с этой силой. Я понятия не имею, что из этого выйдет, но, как говорят, дорогу осилит только идущий; лишь тот, кто участвует в забеге, имеет шанс пересечь финишную черту. Я свою — пересеку. А ты смотри… и не вмешивайся.

Резко отвернувшись от креста, он направился к выходу, ежесекундно ожидая, что на следующем шаге его поразит молния за кощунственные слова.

Он так и не дождался Божьего Гнева.

Дракон спал.

Массивное тело, покрытое черной чешуей, свернулось в клубочек вокруг выщербленного временем каменного трона, установленного у стены огромного зала.

Дракон спал.

Ему не мешал яркий солнечный свет, проникающий в зал через проломы в стенах и потолке; пыль, обратившая блестящий антрацит в темно-серую, грязную массу; смена дня и ночи, времен года… даже крупные обломки постепенно разрушающегося потолка, что падали время от времени на него, толстым слоем покрывая некогда белоснежный мрамор пола, не были достаточно веским поводом, чтобы открыть глаза.

Дракон спал.

И видел сны: такие, какие ему хотелось.

Он видел свою мать, смутно: ее образ почти стерся из памяти за столетия. Но вот уютное тепло, когда она укрывала его своими крыльями, чувство безопасности и тихий ласковый голос, он помнил хорошо. Он видел свою первую любовь: яркую лазурь ее чешуи, беспокойный хвост и озорной блеск золотых глаз.

Он вспоминал времена своей юности, когда драконы, Повелители Неба, правили миром. Могучие крылья распростерлись над всем континентом, и не было таких мест, что отказывались бы признавать их власть. Да и с кем ее было делить? С дикарями, чья жизнь — миг, чьи лица и законы бессмысленно запоминать, и чьи тела не способны были выдержать подлинную мощь истинной Магии, которую те называли Дикой?

Хотя даже тогда их было немного: едва тысяча весь континент. По сравнению с нынешним числом — прямо плюнуть некуда, не попав кому-нибудь на чешую.

Драконы царили над миром, в небесах, горных долинах и предгорьях. Весь остальной мир считал себя самостоятельным только по той причине, что был неинтересен крылатым созданиям.

Так было, пока в мир не пришли они. Горстка, но…

Они называли себя Пантеоном: Один, Тор, Локи, Хеймдаль, Урд, Верданди, Скульд и двенадцать дев-воительниц, что звали себя Валькириями. Позже дракон узнал и другое название: Рейд-боссы.

Конфликт произошел не сразу — слишком разные были области интересов у Пантеона и драконьего племени. Не сразу, но… неизбежно — у мира может быть только один господин.

Драконы мало контактировали с короткоживущими жителями равнин: в основном это было увлечением молодежи, еще не успевшей прочувствовать бессмысленность таких контактов, да редких стариков, что умудрились разглядеть в глупой суете смертных какой-то смысл.

Именно они первыми столкнулись с могуществом Пантеона… и немногие выжившие принесли весть остальным.

Совет Старейших не пожелал мириться с убийством, как и выяснять мотивы пришельцев — даже мысли не возникло у них попробовать договориться.

Что ж… они сполна заплатили за свое высокомерие.

Оглядываясь в прошлое, престарелый дракон был склонен считать, что именно разобщенность его племени, отсутствие государства и единства были причинами гибели его народа. Совет Старейшин — не орган управления, всего лишь собрание самых старых и уважаемых драконов, видевших друг друга хорошо если раз в несколько десятилетий, на празднике Рождения. День, когда новорожденный дракон разбил скорлупу и впервые, смешно моргая глазными перепонками, посмотрел на синее небо, считался священным — праздник для всех соседей, для всего народа. Для того, чтобы отметить это нерядовое событие, временами, прилетали сородичи даже с противоположного конца континента.

Если бы они тогда сразу, по примеру «глупых» короткоживущих равнинников, собрали армию, выступили бы единым фронтом — все могло закончиться иначе. Беда была в том, что драконьей армии не существовало как явления: ни к чему она была тем, кто мог разгонять войска смертных без всяких тренировок и почти не пересекался с равными сородичами — земли было много, драконов — мало.

Совет кинул клич — и сотня добровольцев, решивших размять крылья и отомстить за убитых, встала на крыло… и не вернулась. Впрочем, как стало известно позже, две Валькирии они все-таки смогли убить…

…И этого не простил уже Пантеон. Пока медлительные драконы, принимавшие решение о мести три (!) года, думали, что делать дальше, Валькирии, мстя за убитых соратниц, нагрянули в разбросанные по многочисленным горным хребтам одинокие гнезда.

Обо всем этом черный дракон, спящий в полуразрушенном замке, знал лишь со слов других — слишком мал он был тогда, едва сотня лет исполнилась…

Знал мало — но мог себе представить. Пантеон казался неуязвимым — драконье пламя, даже не алое — чисто-белое от жара лишь красило в черный серебристые доспехи Валькирий: чтобы нагреть и пробить природную защиту этих созданий требовалась слаженная работа десятка драконов в течении нескольких минут… и эти минуты враг вовсе не стоял на месте — удары их копий играючи пробивали чешую, молнии, что они призывали с небес, сводили судорогой могучие мышцы. Когти и клыки были бессильны — и лишь Дикая магия оставалась хоть сколько-нибудь эффективной.

Драконье племя — союз одиночек. Лишь поставленные под угрозу полного уничтожения они смогли договориться о совместных действиях, собрать обитателей многочисленных гнездовий в единый кулак — на западе континента, в россыпи долин горного хребта, который и поныне, кажется, называют Драконьим…