Когда он услышал это, сердце его заледенело. Рука упала с холки Мэй. Он отчаянно пытался найти слова, чтобы спросить о том, о чем он мог спросить на своем языке.

— Если он выбирал для своей цели злых людей, то часть его личности должна жить в них, править его телом?

— Пока он не наткнется на другое тело — да. Так говорят наши старики. Но ты сказал, что твой кузен — добрый человек. Возможно, он слаб, а может быть и нет. Ты сам должен это знать.

Его охватила дрожь, и в серых глазах Леллина отразилась тревога.

— Может быть, есть надежда, — сказал Леллин, — Если часть личности твоего кузена способна оказывать влияние, а это вполне возможно, он может бороться с человеком, который его убил. Это — слабая надежда, но, может быть, за нее стоит держаться.

— Спасибо, — сказал Ванай шепотом и пошел прочь от коней.

— Я тебя огорчил?

Ванай беспомощно покачал головой.

— Я плохо говорю на твоем языке. Но я понял. Я понял, о чем ты говорил. Спасибо, Леллин. Хотел бы я, чтобы это было так, но…

— У тебя есть причины думать по-другому?

— Не знаю. — Он помялся и решил идти в шатер, потому что знал: Леллин все равно пойдет по пятам Он дал Леллину шанс идти рядом с ним. Они шли молча. Ванай не хотел ничего обсуждать с ним, не имел даже для этого слов.

— Если я причинил тебе боль, прости, — сказал Леллин, наконец.

— Я любил моего кузена. — Это был единственный ответ, который он смог найти, хотя все было гораздо сложнее. Леллин ничего не ответил и отошел, когда они приблизились к шатру. Он вдруг почувствовал, что рука его сжимает Клинок Чести. Доблестному Роху не было дано даже шанса драться, ему против воли пришлось стать сосудом Зри-Лайела. Он дал клятву убить это существо. Надежда, о которой говорил ему Леллин, потрясла его, — неужели его родственник еще жив? Возможно, он живет, переплетенный с врагом, убившим его.

Он вошел в шатер и тихо уселся в углу, сняв часть доспехов, и стал в темноте возиться со шнурками. Моргейн лежала, глядя вверх, на мечущиеся по верху шатра тени. Она бросила на него взгляд, словно хотела удостовериться, что ничего с ним не случилось, но не стала отрываться от собственных раздумий, чтобы говорить с ним. Она часто погружалась в подобное молчание, когда думала о чем-то, что касалось только ее.

Он знал, что слишком вольно говорил с кхелом, выдавая мелочи, о которых не следовало бы знать этому народу. Он готов был уже поделиться своими мыслями с Моргейн, признаться в том, что он сделал, как однажды в Шиюене он был с Рохом наедине и как даже только он не видел в нем врага, а лишь человека, которого он считал своим родственником.

В тот раз рука его дрогнула, и он подвел ее…

Ему отчаянно хотелось узнать точку зрения Моргейн на то, что сказал ему Леллин. Но в глубине души оставалось подозрение, что Моргейн давно уже знала о двойной сущности Роха больше, чем она сказала ему. Он не мог бросить ей вызов или упрекнуть ее, ибо между ними был мир. Она могла не доверять ему, если знала, что верность ей дала трещину, если бы заподозрила, что он не хочет смерти Роха… и ему не хотелось думать, что она подводила его к той мысли, что Роха надо убить намеренно. Он знал, если он увидит, что она способна на такое, в его отношении к ней что-то изменится. Для него самого природа Роха уже не могла оказать влияния на его выбор: Моргейн хотела смерти Роха по своим причинам, которые ничего общего не имели с местью. В любом случае он был связан клятвой. Или не может отказаться выполнять приказ, даже если придется идти против друга или родственника, — Возможно, она хотела скрыть от него правду… обман с благой целью. Он был уверен, что этот ее обман — не единственный.

Он убеждал себя, что нет смысла терзать себя. Между ним и Рохом была война. Люди умирают на войне, не может быть иначе — и он был по одну сторону, а Рох по другую, и ничего нельзя было изменить.

Ночью в лагере бесстрашно жгли огни, и на открытом месте пылал большой костер. Вокруг него под звуки арф пелись песни. Эти песни иногда напоминали те, что звучали в Керше. Слова принадлежали языку кхелов, но исполняли их люди. Некоторые мелодии казались простыми, благозвучными и привычными, как сама земля. Ванай вышел из шатра и стал слушать. Их шатер стоял неподалеку от костра, и крайние из сидевших расположились возле их полога. Моргейн присоединилась к нему, и он вытащил одеяло, так что они могли сидеть вместе со всеми остальными и слушать. Им принесли еды и питья. Ужин здесь готовили на всех, как и в Мирринде, и накрыли прямо под звездами. Они с благодарностью приняли пищу, не боясь ни сонного зелья, ни отравы.

Затем арфа перешла к певцам-кхелам, и музыка изменилась. Она была как ветер, и гармония ее была непривычной. Леллин пел, и юная женщина-кхел подыгрывала ему, и было это так непривычно, что по спине у Ваная бежали мурашки.

— Это прекрасно, — наконец прошептал Ванай на ухо Моргейн. — Но это совершенно нечеловеческая музыка.

— Бывают времена, когда этого никто не замечает.

Она была права, и эти слова добавили груза на его плечи. Моргейн понимала красоту того, что собиралась уничтожить.

«Это исчезнет, — думал он, оглядывая лагерь. — Это исчезнет, когда мы сделаем то, что хотим сделать, и уничтожим могущество их Врат. Я не могу ни помочь, ни изменить судьбу. Мы уничтожим все это так же, как убьем Роха». Это его опечалило, и подобную печаль он часто видел в глазах Моргейн, но никогда не понимал до сегодняшнего вечера.

За спиной почудилось шевеление. Моргейн повернулась, и он тоже. Там стояла молодая женщина. Она поклонилась и произнесла:

— Лорд Мерир зовет вас, — Она говорила шепотом, чтобы не отвлекать слушателей, сидевших рядом. — Прошу вас.

Они поднялись и пошли следом за ней, помедлив немного, чтобы убрать одеяло. Моргейн прихватила свое оружие, он — нет. Женщина отвела их в шатер Мерира. Мерир сидел там с юным кхелом при свете единственного факела.

Они остались с ним наедине. Моргейн и Ванай вежливо поклонились.

— Садитесь, — предложил Мерир. Он был закатан в мантию коричневого цвета, и у ног его тлели угли в очаге. Два кресла стояли пустыми, но Ванай предпочел усесться на полу: для илина не подобает сидеть на одном уровне с лордом.

— Если угодно, подкрепитесь, — сказал Мерир, но Моргейн отклонила его предложение, и, следовательно, Ванай тоже вынужден был отказаться. Место его было удобным: он сидел на циновке подле очага.

— Вы очень гостеприимны, — сказала Моргейн, — нам предоставили все, в чем только мы могли нуждаться Ваша вежливость заставляет меня забыть об опасности.

— Я не могу сказать, что вы желанные гости. Вы принесли слишком много тревог Вы пробрались через лес без звука, не сломали ни одной ветки и не причинили вреда нашим людям… и следовательно, для вас здесь есть место. По той же причине я склонен верить, что вы действительно противостоите захватчикам. Возможно, вы можете быть опасными врагами.

— Как друзья мы тоже опасны. Я по-прежнему не прошу ничего больше, чем разрешения идти своей дорогой.

— Храните тайну? Но это наш лес.

— Милорд, мы сбиваем друг друга с толку Вы глядите на мое дело, я — на ваше. Вы создаете красоту, и я чту вас за это. Но не все то золото, что блестит Простите меня, но я не собираюсь разбалтывать то, что знаю, каждому встречному. Откуда мне знать, насколько велика ваша сила? Чем вы можете мне помочь? И эти люди — они поддерживают вас по любви или из страха? Нельзя ли их убедить повернуть против вас?

Я в этом сомневаюсь, но мои враги очень настойчивы, и некоторые из них — люди Насколько искусно ваши кхемаи владеют оружием? Ход событий здесь выглядит мирным, и, может быть, они в страхе разбегутся после первой же стычки Или если они умеют воевать, но ста нут вашими врагами и я паду от их рук? Каковы порядки вашей общины и кто правит вами? Как вы можете что-то обещать и держать свое слово? Даже если ответы на все эти вопросы меня удовлетворят, я все же не стану торопиться посвящать кого-либо в свои дела, потому что не верю, что другие смогут вести этот бой так долго и так твердо, как я.