Беда была в том, что участковый Петров и без советов продвинутого попа отлично знал, как расследовать это дело. Возьмись он за расследование по-настоящему, и поджигатель уже к обеду, в крайнем случае к ужину, будет сидеть у него в кабинете и взахлеб давать показания, размазывая костлявым кулаком слезы и сопли по небритой разбойничьей роже. Ну, или там по бритой, какая разница… Да только что из этого получится, кроме неприятностей? Ведь участковый — тоже человек, и жить ему охота не меньше, чем иным-прочим.

Вот и получалось, что участковый инспектор Петров очутился меж двух огней. С одной стороны на него давил священник, который запросто мог организовать лейтенанту Петрову неприятности — не нарочно организовать, не со зла, а автоматически, в силу своего нежелания признать поражение и убраться из Сплавного подобру-поздорову. А с другой стороны… С другой стороны поджидало такое, о чем Петров и думать не хотел, потому что боялся. Точно про это лейтенант ничего не знал — по Сплавному ползли жутковатые слухи, и до Петрова доходили только их обрывки, потому что кто же станет посвящать в такие дела участкового милиционера, да еще нездешнего, пришлого, присланного из райцентра? Он знал лишь, что в окрестностях поселка творятся дела, в которые лучше не соваться — сгинешь без вести, а толку никакого не добьешься. Были уже такие, кто совался, и где они нынче? То-то, что нигде…

— Хотите добрый совет? — спросил он, неожиданно для себя самого преисполнившись к отцу Михаилу сочувствием. — Бросайте вы это гиблое дело и отправляйтесь куда-нибудь в другое место, там свой храм возводите. Что для вас, свет клином сошелся на этом Сплавном? Или начальство не отпускает? Так вы поезжайте, объясните все как есть, растолкуйте. Ведь это ж, между прочим, не дело, а сплошные убытки! Одних пиломатериалов за три раза сколько сгорело — это ж подумать страшно! И ведь ничего мы с вами тут не найдем, даже не надейтесь. Заявление я у вас, конечно, приму, да только что с того? Я ведь тоже, как и вы, приезжий, они меня в упор не видят, смотрят как на пустое место, по душам поговорить не с кем. Даже пью один, как алкоголик последний. Ну, кого вы к Богу повернуть хотите — разбойников этих лесных, браконьеров, пьяниц? Язычников?

— Язычников? — удивленно переспросил отец Михаил, глядя на участкового, как на некую редкую разновидность постельного клопа.

Петров заметил и правильно оценил этот взгляд, но не замолчал — его несло.

— Вот именно, язычников! Они верят, что в здешних лесах какая-то нечисть обитает. Вот этой самой нечисти они и поклоняются, ей и молятся, а вы им про Бога талдычите. Их бог в тайге живет, человечиной питается, кровью запивает! Самые настоящие язычники!

Отец Михаил поглядел с косогора вниз, на россыпь бревенчатых домов, сбегающих вниз по склону к широко разлившейся реке, поднял глаза к безоблачному синему небу, где вовсю сияло поднявшееся уже довольно высоко солнце, и, продолжая смотреть вверх, как бы невзначай спросил:

— А вы?

— Что — я? — не понял участковый.

— Кому вы поклоняетесь?

Петров в сердцах швырнул окурок на пепелище. Тот беззвучно приземлился в мягкий пепел, немного полежал, а потом вдруг густо задымился, вспыхнул по всей длине и в считаные секунды сгорел дотла.

— Я-то? — переспросил участковый и тяжело, протяжно вздохнул, обдав батюшку волной густого водочного перегара. — Ничего-то вы, отец Михаил, как я погляжу, в здешней жизни не понимаете. Я ж вам толкую: нездешний я, из райцентра переведен… А знаете, как я сюда попал?

— Нашалили, наверное, что-нибудь, — предположил отец Михаил, уставший сдерживать греховные порывы — в частности, раздражение, которое вызывал у него этот слизняк в погонах.

— Нашалил не нашалил — это к делу не относится, — нисколько не обидевшись, ответил участковый. — Я про другое спрашиваю: известно вам, что с прежним участковым стало? И не с ним одним, между прочим.

— Сие мне неведомо, — сказал батюшка.

— То есть не знаете. А надо бы знать! Так вот, укатал он кого-то из местных на пять лет за решетку. За что — не знаю. Было, наверное, за что. Ну, тот ему и пообещал: дескать, пожалеешь еще, да только долго жалеть не придется — заберет тебя Кончар, и косточек твоих не найдут…

— Кончар?

— Так они свою нечистую силу называют, я слыхал. И вот приходит он — участковый то есть — после работы домой, а дома прямо на постели лежит лисья голова. Как есть настоящая, и вся подушка в крови. Ну, он решил, что это родственники арестованного чудят, запугать его пытаются. Вынес он эту голову во двор, положил повыше, чтоб собаки не достали, взял другую подушку да и лег себе спать. Дело-то вечером было, затемно уже… Да. А утром, значит, хватились — нет участкового! Искали-искали, да так и не нашли. Даже косточек не нашли — в точности как тот мужик обещал.

Отец Михаил немного помолчал, ожидая продолжения, но Петров, кажется, иссяк. Тогда батюшка осторожно сказал:

— Ужас.

Участковый бросил на него свирепый взгляд исподлобья.

— Шуточки шутите, — сказал он. — Вот не думал, что священнослужитель будет смеяться над такими вещами.

Отец Михаил вздохнул. Этот беспредметный разговор его утомил, но следовало расставить точки над «i».

— Я и не думал шутить, — сказал он. — Просто я вижу, что вы напуганы, и соглашаюсь с вами: это действительно ужасно.

— А вы не напуганы? — обиделся Петров.

— Нет. Во-первых, мне доводилось видеть вещи пострашнее отрезанной лисьей головы на подушке. А во-вторых, у людей верующих есть огромное преимущество перед атеистами: им есть на кого уповать.

— Ну-у, батюшка, — пренебрежительно протянул Петров, — это вы загнули! Здесь вам не Троице-Сергиева лавра и даже не Киево-Печерская. Тут, как говорится, до Бога высоко, до царя далеко… Свои здесь порядки, отец Михаил.

— Так ведь я для того и приехал, чтобы их изменить, — мягко напомнил священник. — Да и вы, насколько я понимаю, тоже.

— Э-эх! — отчаянно воскликнул участковый и трясущейся рукой полез в пачку за новой сигаретой. — Не хотите вы меня понять, отец Михаил!

— Отчего же, я вас отлично понимаю. Даже лучше, чем вы думаете.

— Осуждаете? — полуутвердительно, с грустной насмешкой спросил Петров.

— Человеку не дано судить других людей, — напомнил отец Михаил. — Это право есть у одного лишь Господа, и перед ним всем нам придется рано или поздно держать ответ. Так вот, когда настанет мой черед, я хочу предстать перед ним со спокойной душой и чистой совестью. Поэтому, Иван Данилович, отлично вас понимая, присоединиться к вам я никак не могу, уж вы не взыщите. И еще одно, — сказал он после непродолжительной паузы. — Знайте, я очень рад, что у нас с вами состоялся такой откровенный, можно сказать, задушевный разговор.

Некоторое время Петров молчал, дымя сигаретой и утирая пот с лица и шеи с таким ожесточением, словно хотел содрать с себя кожу, а потом вдруг предложил:

— А пойдемте выпьем! Вот тогда у нас с вами выйдет настоящий задушевный разговор.

— Благодарю за приглашение, — сказал отец Михаил, — но вынужден отказаться. У меня масса неотложных дел, да и у вас, извините…

Участковый безнадежно махнул рукой.

— Понимаю, понимаю. Гусь свинье не товарищ, да? Да нет, я не обижаюсь, вы правы. Только… Словом, ладно. Сделаю, что могу.

— Спаси вас Бог, Иван Данилович. Я на вас очень надеюсь, — солгал отец Михаил.

С реки вдруг долетел сиплый гудок, и сейчас же послышалось размеренное постукивание дизельного движка. Отец Михаил и участковый разом повернулись в ту сторону и увидели старенький буксир, который как раз в этот момент появился из-за излучины и теперь медленно, но упорно пробивался против течения к леспромхозовской пристани.

— О! — без особого воодушевления сказал Петров. — Катер пришел. Первый в этом году. Значит, через пару часов во всем поселке ни одного трезвого не останется. Веселенький будет вечерок… А вообще-то, что ни делается, все к лучшему. Может, по пьяному делу кто и сболтнет насчет этого пожара.