— Ага, — сказал Петров. — Оба. Одно из ФСБ, другое из заготовительной конторы. И справочку с печатью, какое из них настоящее, а какое липовое. Нету справочки? Так я и думал. Оба, поди, на колене нарисованы…

— Вот козел, — с некоторой растерянностью в голосе сказал Завальнюк.

— Так как же, гражданин, — окончательно переходя на казенный тон, каким снимают первичный допрос с задержанного пьяницы и дебошира, спросил Петров, — будем помогать следствию?

— Ну, все, — решительно сказал Завальнюк, — мне это надоело. Я отстраняю тебя от твоего следствия, а заодно и от занимаемой должности и беру под домашний арест.

— А у меня нет дома, — резонно заметил Петров.

— Здесь посидишь, — не растерялся Завальнюк, — или в управе. Оружие сдай.

— Сейчас, — покладисто ответил Петров, — только на полномочия твои взгляну. Потом свяжусь с Барнаулом, установлю твою личность, получу подтверждение твоих полномочий и сразу же все сдам — и дела, и оружие, и мочу с калом. Недели не пройдет, как я буду сидеть под арестом.

— Полномочия тебе, — зловещим голосом, каким рассказывают детям страшные сказки, произнес Завальнюк. — Сейчас, будут тебе полномочия…

Его правая рука скользнула к отвороту куртки, но он опоздал. Кобура у Петрова на боку была застегнута, и Холмогоров, честно говоря, так и не понял, каким образом лежавший в ней пистолет в мгновение ока оказался у лейтенанта в руке.

— Тц-тц-тц, — поцокал языком участковый и сдвинул большим пальцем флажок предохранителя. — Даже и не думай. На таком расстоянии я тебя просверлю и без Божьей помощи, ты и вякнуть не успеешь.

— А что потом? — медленно опуская руку, которая так и не успела дотянуться до пистолета, с кривой улыбкой поинтересовался Завальнюк. — Думаешь, это тебе сойдет с рук?

— А почему бы и нет? — удивился Петров. — Еще как сойдет! Личность твоя не установлена, удостоверения твоего я в глаза не видел, а завалил… то есть завалю я тебя исключительно в целях самообороны. Заготовитель пушнины Завальнюк, находясь в нетрезвом состоянии, напал на участкового инспектора Петрова и произвел по нему три выстрела из незарегистрированного пистолета системы Стечкина, после чего участковый Петров был вынужден в целях самообороны и обезвреживания опасного преступника применить табельное оружие… В результате чего, — закончил он с воодушевлением, — преступник был убит на месте. Так что лучше все-таки показать бумаги.

— Кишка у тебя тонка, ментяра, — сказал Завальнюк. Он был бледен, но скорее от злости, чем от страха. — Что ты о себе возомнил, дурачок? Те, кто приедет меня искать, не станут тебя расспрашивать про какую-то там самооборону. Тебя просто утопят в речке, как щенка, и скажут, что так и было.

— Это еще когда будет, — легкомысленно ответил Петров. — Да и будет ли? Сдается мне, ты тут далеко не первый, и начальству твоему плевать, сколько вас тут еще поляжет, лишь бы все было шито-крыто. Поэтому они будут ждать от тебя известий — может, целый год, откуда я знаю? А потом, когда станет ясно, что ждать от тебя уже нечего, пришлют сюда еще одного дурака. Ну, может, двоих. Только этого скорее всего уже не будет. Я вот сейчас шлепну тебя, урода, а потом просмотрю твои бумаги, все пойму, во всем разберусь до самого что ни на есть донышка и сообщу в Барнаул — так, мол, и так, в ходе следствия установлены нижеследующие факты…

Похоже, именно этого подполковник Завальнюк и пытался избежать всеми силами, и угроза Петрова во всем разобраться и вывести всех на чистую воду сыграла роль пресловутой соломинки, которая, согласно арабской поговорке, сломала спину верблюда. Молниеносным, почти неуловимым движением руки выбив у Петрова пистолет, подполковник набросился на лейтенанта с неожиданными при его в высшей степени мирном, округлом телосложении проворством и яростью. Судя по некоторым признакам, уроками рукопашного боя он не манкировал; Петров, впрочем, тоже оказался не лыком шит, и противники, мигом сплетясь в затейливо перепутанный клубок, с грохотом покатились по полу, сокрушая мебель, осыпая друг друга ударами, выкручивая друг другу конечности, а также одаривая друг друга эпитетами, половину которых видавший виды Холмогоров, к своему немалому удивлению, слышал впервые в жизни.

Алексей Андреевич встал из-за стола. Ему тут же пришлось отскочить в сторону, пропуская мимо себя сцепившиеся в безобразной драке на взаимное уничтожение «внутренние органы». Он увидел, как ладонь Петрова хлопнула по полу в каком-нибудь сантиметре от рукоятки отлетевшего под стол пистолета; в следующее мгновение Завальнюк, застонав от натуги, мощным рывком перебросил участкового через себя, перекатился следом и ловко оседлал лежащего на животе противника. Мигом сообразив, чем чревата такая позиция, Петров предпринял весьма энергичную попытку вывернуться из захвата, однако не тут-то было: долгие годы, проведенные в обнимку с бутылкой, дали себя знать, и Завальнюк оказался сильнее и проворнее. Он поймал норовящую ускользнуть руку участкового и деловито, со сноровкой, свидетельствующей о немалом опыте, завернул ее Петрову за спину чуть ли не до самого затылка. Петров, не стесняясь, заорал благим матом, по ходу действия высказав парочку нелестных замечаний о подполковнике Завальнюке и членах его семьи до седьмого колена. Подполковник в ответ лишь подтолкнул его завернутую кренделем руку на полсантиметра выше, и вопли Петрова мигом утратили членораздельность.

Предотвратив таким образом дальнейшее сопротивление противника, подполковник освободил свою правую руку, сунул ее в карман и жестом фокусника извлек оттуда вороненые наручники. Размышляя о том, сколько еще всякой всячины может обнаружиться в карманах брезентовой куртки Петра Ивановича, Холмогоров подошел к нему со спины, поднял вверх руку, в которой уже некоторое время держал снятый с полки увесистый глиняный кувшин, и, хорошенько прицелившись, опустил кувшин на лысую макушку подполковника ФСБ Завальнюка.

Кувшин разлетелся на куски с прозаическим треском. Некоторое время Завальнюк сидел неподвижно, держа на весу готовые к употреблению наручники, а потом медленно повалился лицом вперед, с удобством расположившись на участковом, как на матрасе. При этом он, естественно, придавил завернутую назад руку лейтенанта, на что последний отреагировал совершенно нечеловеческим воплем, всполошившим, наверное, весь поселок. Во всяком случае, собаки ответили участковому многоголосым истерическим лаем.

Алексей Андреевич поспешил снять потерявшего сознание подполковника с продолжавшего орать благим матом участкового и, оттащив обмякшее тело в сторонку, с натугой взвалил его на кровать отца Михаила. Петров немедленно замолчал, сел на полу и принялся, кривясь от боли, массировать ноющее плечо. Глаз у него был подбит, из носа текло, пуговиц на грязной, разодранной форменной рубашке как не бывало, и вообще Петров в данный момент больше напоминал взятого в плен главаря разгромленной в пух и прах бандитской шайки, чем сотрудника правоохранительных органов и полномочного представителя исполнительной власти Российской Федерации.

У лежавшего на кровати подполковника ФСБ видок был не лучше, разве что одежда его пребывала в менее плачевном состоянии. Глядя на эту парочку, Холмогоров не без грусти подумал, насколько все-таки ломать легче, чем строить: за каких-нибудь полминуты эти люди ухитрились нанести друг другу массу мелких увечий, попутно разнеся в щепки половину имевшейся в доме мебели.

Петров с трудом, кряхтя и постанывая, встал на четвереньки, прогулялся таким манером под стол, нашел там свои пистолет и первым делом засунул его в кобуру. Затем он задним ходом выбрался из-под стола и наконец-то принял вертикальное положение.

— Дерется, сволочь, — зачем-то сообщил он то, что и без него было очевидно.

Холмогоров не ответил. Склонившись над поверженным подполковником, он прислушался к его дыханию и удовлетворенно кивнул: ничего страшного с Петром Ивановичем не произошло. На макушке у него виднелась небольшая ссадина, но череп явно не пострадал.