Отмывшись едва ли не до скрипа и напоследок окатившись ледяной водой, отец Михаил оделся, воровато, ибо был облачен лишь в линялые джинсы, сапоги и старую линялую футболку, проскользнул огородом к дому и уже там, в доме, привел себя в окончательный порядок — натянул поверх футболки и джинсов старый, заштопанный в нескольких местах подрясник и водрузил поверх пышной русой шевелюры выгоревшую на солнце, вымоченную дождями и снегом, когда-то черную, а теперь бесповоротно ставшую грязно-серой скуфейку. Начистив до зеркального блеска свои тяжелые яловые сапоги и напоследок поправив на широкой груди скромный нательный крест, батюшка вышел за порог и двинулся к центру поселка, не потрудившись запереть за собой дверь, ибо не ощущал в этом потребности.

Он шагал по ухабистой полосе жирной грязи, которую местные остряки именовали Бродвеем, вежливо отвечая на почтительные приветствия встречных аборигенов. Да, приветствия были почтительными, но в почтительности этой отцу Михаилу сегодня, как, впрочем, и всегда, чудился какой-то скрытый смысл. Смысл этот угадывался не в голосах, коими произносились приветствия, а во взглядах, которыми эти приветствия сопровождались. Кто-то смотрел заискивающе, кто-то с непонятным испугом, кто-то смущенно, а кое-кто и вовсе прятал взгляд, словно побаиваясь, как бы отец Михаил не прочел в нем затаенного злорадства.

Когда отец Михаил приблизился к крыльцу обшитой покоробленными досками, выкрашенной облупившейся бледно-голубой краской хибары, служившей вместилищем местной власти, из-под ног у него с испуганным визгом шарахнулся чумазый тощий поросенок. Поросенок этот был известен всему Сплавному под именем Могиканин, ибо являлся последним из своих собратьев, ухитрившимся пережить зиму. Кое-кто всерьез утверждал, что Могиканин не пошел на котлеты только потому, что еще осенью выкопал в лесу берлогу, натаскал туда желудей и благополучно пересидел там, вдали от хозяйского ножа, долгую сибирскую зиму. Отец Михаил, хоть и был коренным москвичом, ничего не смыслящим в сельском хозяйстве, в эту байку не поверил, чем заметно разочаровал рассказчика.

Хлипкая фанерная дверь распахнулась батюшке навстречу, едва тот взошел на крыльцо, и в образовавшемся проеме возник участковый Петров, которого отец Михаил мысленно именовал не иначе как Петровым-Водкиным из-за его неумеренного пристрастия к известному жидкому продукту. Петров (Петров-Водкин), по обыкновению, был скверно выбрит, небрежно одет и на весь поселок благоухал тройным одеколоном, резкий аромат которого, увы, не до конца забивал запах перегара. Красная, вечно припухшая физиономия доблестного блюстителя правопорядка имела недвусмысленное сходство с чумазым пятачком Могиканина, который в данный момент, надо полагать, уже успел добежать до дальнего конца поселка.

Завидев отца Михаила, участковый сделал странное движение, будто намереваясь дать задний ход и захлопнуть дверь прямо перед носом у священника. Делать этого он, разумеется, не стал, но у батюшки сложилось вполне определенное впечатление, что Петров вышел на крыльцо не просто так, а с твердым намерением убраться от греха подальше, не дожидаясь неизбежного визита отца Михаила.

— А, батюшка, — пряча глаза промямлил Петров.

— Батюшка, батюшка, — ласково подтвердил отец Михаил, у которого опять возникло греховное желание хорошенько потрясти кое-кого за шиворот. — Здравствуйте, Иван Данилович. Хорошо ли спали?

— Да какой уж тут сон, — проворчал участковый, — когда такое творится…

Отец Михаил честно попытался припомнить, в чем выражалось участие лейтенанта Петрова в тушении ночного пожара, но так ничего и не припомнил, поскольку тот, вероятнее всего, с вечера залил глаза, заснул у себя в кабинете и проснулся вот только что, минут десять назад, разбуженный, надо полагать, кем-то, кто сообщил ему, что церковь снова сгорела от удара молнии. Помощи от него ждать явно не приходилось, однако отец Михаил, покуда мылся в бане, пришел к твердому решению все-таки сделать последнюю попытку распутать это дело мирным, законным путем.

— Воистину, творится что-то странное, — преодолев еще один греховный порыв, сдержанно согласился отец Михаил. — Я бы даже сказал, ненормальное.

— Да, — сочувственно кивнул Петров, — что-то вам у нас в Сплавном не везет.

— Как служитель православной церкви, — сказал отец Михаил, — я не постигаю истинного смысла слов «везет» и «не везет».

— А? — растерянно обронил участковый, который, в свою очередь, не постиг смысла произнесенной батюшкой фразы.

— Все, что происходит вокруг нас и в нас самих, имеет в конечном счете только одну из двух возможных причин, — терпеливо сказал отец Михаил. — Все наблюдаемые нами поступки человеческие, равно как и явления природы, суть либо дела Господни, либо происки сатаны. Свобода воли дана нам лишь для того, чтобы решить, на чьей мы стороне, кому послужит то или иное наше действие… или бездействие.

Участковый поднял на него бессмысленные, розовые с перепоя глаза.

— Не понял, — честно признался он. — Это что, проповедь?

— Отнюдь. Это всего лишь описание существующей ситуации — без сомнения, сильно упрощенное, но в целом исчерпывающее.

— Ага, — тупо сказал участковый, — упрощенное, значит… Ну, и то хлеб. Только я все равно не пойму, батюшка, к чему это вы клоните.

— Это я к тому, уважаемый Иван Данилович, что не худо бы вам заняться своими прямыми обязанностями, — проникновенно изрек отец Михаил.

— Это какими же?

— Например, выяснить причину пожара.

— Во-первых, я не пожарник. То есть не специалист…

— Значит, расследования опять не будет?

При слове «опять» участковый поморщился, как от зубной боли.

— А во-вторых, — продолжал он так, словно его не перебивали, — что тут расследовать? Пожар возник в результате удара молнии. Если вы настаиваете, я составлю соответствующий протокол…

— Настаиваю, — сказал отец Михаил. — И еще я настаиваю на том, чтобы протокол был составлен не просто так, от фонаря, а по результатам осмотра места происшествия.

— Да чего там осматривать? — заныл Петров, которому явно не хотелось с похмелья карабкаться по скользкому сырому косогору и копаться в грязи. — Ведь дотла же сгорело! Вы что, надеетесь, что молния оставила отпечатки пальцев?

— А вы ее видели? — спросил отец Михаил.

— Я не видел, — с вызовом ответил участковый.

— Вот и я не видел. А кто видел?

— Люди видели.

— Ах, люди… Ну, так как, вы пойдете со мной на пепелище или мне отправляться туда одному?

Некоторое время Петров молчал, и было невооруженным глазом видно, что он борется с острым желанием указать батюшке точный адрес, по которому ему следует отправиться. Однако ему как-то удалось сдержаться — возможно, из уважения к сану, а может, и по какой-то другой причине.

— Ладно, — с огромной неохотой сказал он, — будь по-вашему. Пойдемте. А то начнутся, понимаешь, обиды, склоки, жалобы… Еще, чего доброго, анафеме предадите! В общем, как говорится, будем достигать взаимопонимания между духовной и светской властью…

— Благослови вас Господь, — сказал отец Михаил и, повернувшись, сошел с крыльца.

По дороге Петров продолжал ныть и канючить, многословно и бездоказательно указывая отцу Михаилу на полную бессмысленность каких-то там исследований и расследований. Все его разглагольствования в конечном итоге сводились к одному тезису: молния — она и есть молния, взять с нее нечего, будь она хоть от Бога, хоть от черта, хоть от атмосферного электричества; штраф ей не выпишешь, за решетку не посадишь, так чего попусту ноги бить?

Отец Михаил терпел-терпел, а потом не вытерпел, остановился и, глядя сверху вниз на потного, отдувающегося лейтенанта, сухо произнес:

— Я ни разу не видел вас в храме. Вы верующий?

Этот вопрос настолько сбил Петрова с толку, что он даже не поинтересовался, какое это может иметь отношение к делу.

— Да как вам сказать, батюшка… — нерешительно протянул он.

— Значит, неверующий. Поймите меня правильно, я не вправе вас осуждать, да и желания такого не имею. Я лишь пытаюсь уяснить для себя, как это вы, атеист, не верящий в существование Бога, можете верить в чудеса.